— Ой, мне не выговорить!
Он достал визитку и протянул мне. Только тут я узнала, что мой сосед большая шишка — первый зампред Госкино Баскаков.
— Владимир Евтихианович, — говорю, — я должна вам честно рассказать, почему я в платке.
Закончив свой рассказ, я сняла платок.
— Кошмар! — воскликнул Баскаков. — Как же я тебя в таком виде повезу на Каннский фестиваль?!
— Что ж мне теперь — из самолета выпрыгнуть?
— Ладно, сиди пока.
В аэропорту Парижа Баскакова встречал французский миллионер, поклонник советского кино.
«Нет проблем», — сказал он, выслушав просьбу Баскакова привести в порядок мою голову.
И меня повели в парикмахерскую. Девочки в розовых и бирюзовых халатиках порхали между клиентками. Я смотрела на старушек, попивающих кофе и делающих педикюр. В нашей стране такой сервис даже во сне не снился. Меня перекрасили в изумительный пепельный цвет, умащивали кондиционерами и бальзамами, и ни один лишний волос не упал с головы.
Потом повели в ресторан, где ждали Баскаков с миллионером-благодетелем.
«Вы только посмотрите, — восхищалась я, — негр кофе приносит! Как все продуманно!»
Мужчины рассмеялись: еще бы — русская дунька в Париже.
Миллионер прямо в ресторане преподнес мне духи «Коти», упаковку колготок, о существовании которых мы в то время и не слыхивали, и главное — блок иностранных сигарет «Мальборо» с зажигалкой.
Потом были Канны. Конечно, мы ничего не получили, кроме впечатлений и роскошной жизни в гостинице «Карлтон», где одна кровать была больше нашей комнаты в коммуналке. Меня приодели.
— Купальник-то у тебя есть? — поинтересовался Баскаков.
— Нет.
— А что ж ты, голая будешь плавать?
И у меня появились купальник, шикарная юбка и кофты.
«Посмотри на нее, — говорил Баскаков Данелии, — на человека стала похожа, а видел бы ты ее в аэропорту!»
После завершения фестиваля мы с Данелией вдвоем отправились по городам Франции представлять наш фильм. Каннского изобилия уже не было. Помню, как, вернувшись в Париж, бродили по Лувру.
— Ты чего такая зеленая, как будто в обморок сейчас упадешь? — спросил Данелия.
— Есть очень хочу.
— Я тоже, — признался он. — Поехали в гостиницу, у меня в чемодане палка копченой колбасы и банка черной икры. Берег, чтобы подарить нашему представителю во Франции. Пошел он на фиг, сами поедим как люди.
Вернувшись с фестиваля, я случайно подслушала разговор бабушки с подругой. «Вот, гляди, — говорила бабушка, показывая фотографию во французском журнале, — Галька сидит с американской актрисой. Та, хоть и из Голливуда, прости господи, но в подметки Гальке не годится. Моя-то — красотка!»
Бабушка уже не противилась выбранной мною профессии и не спрашивала, чему это меня учат...
Я очень волновалась, переходя на курс Герасимова и Макаровой. Новая мастерская, новый коллектив. Как-то меня примут? Шла на цыпочках к аудитории, где предстояло увидеть Сережу Никоненко, Николая Губенко, Жанну Болотову, Жанну Прохоренко, Лидию Федосееву-Шукшину. Подошла, прислушалась к голосам и искренне изумилась: восхваляемый Макаровой «элитный» курс ВГИКа разговаривал, мягко говоря, нецензурно.
«Ничего себе эрудиты!» — думаю. Вошла и скромно села в сторонке. Привыкала я к ним трудно. Губенко и Никоненко считались безусловными лидерами, а Жанна Болотова — примой. Мы все были простые ребята, а у Жанны папа служил дипломатом в Чехословакии. Она была девочка рафинированная. Стройная, изящная и одевалась лучше всех. Куда мне до нее с моей бабушкой. Два года я так и провела скромненько в сторонке, играла какие-то невнятные отрывки, в которых, как мне казалось, не могла себя толком показать. В качестве дипломного спектакля Герасимов выбрал «Братьев Карамазовых». И распределяя роли, удивил всех, сказав: «А Грушеньку будет играть Польских».
Дипломный спектакль прошел «на ура». Смотреть его приезжала даже Фурцева.
