Пока мы ее не найдем, девочку не получите!»
Соседи шлют телеграмму в Белоруссию, где в глухой деревне Мужичок живет мамина мама, Ефросинья Андриановна. В сорок пятом году, как только закончилась война, мама возила нас с братом к ней в деревню. И так бабушка меня полюбила, что когда мама собралась в обратный путь, в Москву, ни за что не хотела отпускать: «Я тебя умоляю, Зоя, оставь ее. Она такая худенькая. У меня хозяйство: куры, коровы, огород. Я ее откормлю».
И мама оставила меня на время. Деревенские сплели мне маленькие лапоточки, укоротили телогрейку, и я таким Филипком проходила у бабушки всю зиму. Мама забрала меня в начале лета. Бабушка снова упрашивала ее остаться: — Тебе нужно хорошее питание, переезжай ко мне!
— Нет, пусть я умру, но дети мои должны жить в Москве.
В один прекрасный день открывается дверь и в комнату входит бабушка.
С огромным чемоданом и швейной машинкой. В чемодане невиданная роскошь — яблоки и груши. Она подходит к кровати, на которой лежит мама, и говорит: «Ну, здравствуй, дочка».
Второго ноября 1947 года мама почувствовала себя лучше, она даже смогла подняться, но была какой-то возбужденной. Бабушка взглянула на нее, о чем-то шепотом с ней переговорила, потом протянула мне карточки: «Ну-ка, Галя, сбегай в магазин».
Я, радуясь возможности повидать по дороге подружек, помчалась за хлебом.
Когда вернулась, в комнате было очень тихо. Бабушка сидела на стуле, глядя перед собой остановившимся взглядом. Спрашиваю:
— А что, мама спит?
— Да, деточка. Твоя мама уснула. Навсегда.
Хлеб выпал у меня из рук.
Мама умерла совсем молодой — ей было тридцать три года! И оставила о себе лишь память, у меня нет ни одной фотографии — ни ее, ни папы. Есть извещение о смерти сержанта Польских. Погиб под Воронежем, похоронен в селе Царьково. Я была в тех местах, попросила мальчика журналиста помочь отыскать могилу отца.
Он нашел деревню, но местные старушки ответили: «Что ты, милок, ничего здесь нету: ни памятника, ни дощечки, ни крестика. Мы копаем огороды и до сих пор находим кости этих бедных солдатиков».
Бабушка официально оформила опекунство, и мы стали жить дальше. Деревенская жительница, она боялась города, машин, но опять помогли соседи, устроили ее уборщицей в маленький магазинчик «Грибы. Ягоды» через дорогу от дома. Все было в двух шагах — работа, моя школа, и бабушка понемногу освоилась.
Зимой меня на три месяца отправили в туберкулезный профилакторий в Подмосковье. Когда привезли, обрили голову, чтобы не подхватила вшей, а потом повели в столовую. Я увидела вареное яйцо и с голодухи заглотила его как удав, не жуя. Главврач говорит: «Так нельзя!
Откусывай понемногу и пережевывай».
Эта строгая женщина, супруга генерала, стала присматриваться ко мне и вскоре забрала в свой дом. Потом вызвала бабушку и сообщила, что хочет меня удочерить.
— Сами подумайте: что вы сможете ей дать, работая уборщицей? А в этой девочке есть огонек, ей нужно учиться. Она у нас и музыкой займется, и языками.
— Нет, милая, — ответила бабушка. — Мы с ней на одном хлебе сидеть будем, но останемся вместе. Потому что мы родная кровь.
Все заработанное она тратила на меня, чтобы я выглядела не хуже других, но все равно денег не хватало. И тогда по ходатайству РОНО надо мной взял шефство женский комитет находившейся неподалеку зеркальной фабрики.
Я приходила к директору, показывала дневник с отметками, а он спрашивал:
— Чего бы ты хотела?
— Мне нужно пальто на зиму, — стесняясь, говорила я.
В восьмом классе пришла, показала дневник и, краснея, сказала:
— Я — староста класса, ко мне заходят девочки, а комнатка у нас с бабушкой маленькая, стены потрескались. Помогите сделать ремонт.
Он улыбнулся:
— Мы твою семиметровую комнатку можем от пола до потолка выложить зеркалами.