Он притих. Мы все сняли и поехали обедать. Перед тем как сесть в машину, Смоктуновский подошел ко мне и сказал: «Да, Женя, непросто с вами». И даже рукой замахнулся, как будто в шутку. Я подумал: надо его укоротить.
Обедали на турбазе. На столах, накрытых белыми скатертями, стояли тарелки с красным борщом. Только сели, Смоктуновский опять завел:
— Да, Женя, непросто с вами.
Я ему:
— Знаете, Иннокентий Михайлович, я вас очень понимаю. Сам иногда не владею собою! — и сыграл некоторое безумие, взял тарелку и со всей силой поставил на стол, расплескав борщ по скатерти. Смоктуновский застыл и после паузы совсем другим голосом спросил:
— А что вы после съемок делаете? Может, пивка попьем?
— С удовольствием.
По дороге в пивной бар спросил, смотрел ли я фильм «Дочки-матери», в котором он играл. Чтобы не продолжать разговор на эту тему, я сказал, что не привелось. Он: «Жаль, я там замечательно играю, замечательно. А на какую сумму у вас договор?» Сказал, а он: «Я прогадал». Хотя и не назвал сумму.
У Смоктуновского был выдающийся актерский аппарат, но ему был нужен режиссер. Когда у него был Георгий Товстоногов в БДТ или Олег Ефремов во МХАТе, у Иннокентия Михайловича получались замечательные работы. Ему надо было указывать путь, рука ему была нужна, потому что его в разные стороны несло.
— Кто вам был близок из коллег по кинематографу? Может быть, Юрий Богатырев?
— Мы с ним не партнерствовали. Но дружили. Каждый день разговаривали по телефону, а не виделись годами. Притом что жили напротив друг друга, через проспект Мира. Юрочка был потрясающим артистом и тонким человеком. Многие творческие люди ранимы, но у него это принимало какие-то гипертрофированные формы.
Богатырев был очень внимательным к коллегам, увидев какую-то работу, даже по телевизору, любил звонить и говорить добрые слова. Но если спрашивал про свою роль: «Ты видел?», то обижался, если слышал простое «Да, мне понравилось». Ему этого было мало. Ты должен был выказать какой-то безумный восторг или рассказать о своих впечатлениях более подробно. В силу своей ранимости и незащищенности Богатырев очень нуждался в поддержке. Я готов был психологически эту поддержку оказывать, но у меня были маленький сын, семья. Юра жил один. Он мог прийти вечером и сидеть до двух часов ночи, а мы не могли себе это позволить, Тане утром надо было на работу, у ребенка был режим. Поэтому я с Богатыревым держал некоторую дистанцию, хотя творчески мы были очень близки.
Перед самой его смертью я с ним разговаривал по телефону. У меня осталось впечатление, что он как будто предчувствовал свой уход. Незадолго до этого Юра лежал в больнице, у него было высокое давление, но он тем не менее продолжал работать. Совершенно не умел отдыхать, никогда не был в отпуске, и, оставаясь один, начинал пить коньяк и звонить друзьям.
— Одна актриса мне рассказывала, как ехала с ним в СВ, и он всю ночь изливал ей душу...
— Очень на него похоже.
— ...и страшно горевал по поводу того, что Михалков перестал его снимать.
— Ничего он не перестал. И почему Михалков должен был снимать его в каждой своей картине? Это какая-то немножко женская позиция.
— Вы в кино еще снимаетесь?
— Чуть-чуть, локально. Недавно один день снимался у Володи Грамматикова в картине «Смотри на меня», он попросил. Сценарий написан по мотивам реальной истории, случившейся с Володиной семьей вскоре после Великой Отечественной войны.
— Грамматиков ведь друг вашей юности?
— Не такой близкий, как Никита Михалков, но тем не менее. И для него был очень важен эпизод, на который он меня пригласил. Так что я не мог ему отказать. Снимали мы за Волоколамском. А у меня как назло ритм сердечный сорвался. Врачи советовали остаться в больнице, но я не хотел группу подводить и все-таки поехал. Володе и его ассистентке сказал о своих проблемах, а больше никому не распространялся. И уж там со мной так аккуратно обращались! Под обе руки водили. Когда дождь пошел, съемка прекратилась, потому что снимали на железнодорожных путях, и все размыло. Было скользко, так меня два человека поддерживали.
