Она строго посмотрела на меня и переспросила:
— Штучка? Это Фаберже!
Я не знала, что это, и побежала в Ленинку искать, что такое Фаберже.
Я не стремилась походить на Марию Владимировну. Она во всех фильмах и спектаклях играла недовольную, сварливую жену. Мое нутро противилось этому, мне казалось, что наступило время других, рефлексирующих людей. С придыханием — зачем так, а почему...
Поэтому и возник монолог «Не пойдем сегодня на пляж. Будем смотреть кино, делать коктейли со льдом, купаться в бассейне. Бог мой, как надоели мне эти пляжи, эти пальмы, это море, это солнце...». Далее по тексту выясняется, что она актриса, монолог киношный, а в жизни у нее никакого гламура, на кухне ждет гора немытой посуды... Мне хотелось многообразия, человеческой многослойности.
Миронова слышала мой монолог, который был на конкурсе. Героиня — девочка, которая сидит за кассой, выбивает докторскую колбасу, а в мечтах — то со Штирлицем, то с Марчелло Мастроянни. И когда ее возвращают в реальность, она говорит: «Да выбью я вам ваши двести граммов колбасы!»
— И сейчас смешно.
— Смешно, но только уже никто не знает, кто такой Марчелло Мастроянни. Однажды я поняла это по отсутствию реакции в зале. Одним словом, Мироновой все это не очень понравилось.
— Особенно ваше мини! Вы в колготках при этом были?
— Конечно, тогда голые ноги нельзя было «носить». Еще помню, как Борис Сергеевич Брунов подошел ко мне, за щеку взял и сказал: «Деточка, выше руки не поднимайте, дальше уже неприлично». А я подумала: это Марии Владимировне нельзя и неприлично, а у меня хорошенькие ножки, я вся такая точененькая была.
— И как же вы стали ей интересны?
— Она однажды сказала через губу: «Ну приходите, поработаю с вами». Я поняла, что ослушаться нельзя, и пришла к ним домой. Они с Менакером жили в шикарной квартире с огромным количеством книг, с тарелками ее музейными на стене. Она же собирала тарелки революционной поры.
— А в чем знаменитая Мария Миронова по дому ходила?
— В платье цветастом, строгом. Это было на следующий день после первого триумфального концерта Андрея Миронова на телевидении, где он пел, играл, отвечал на записки. Телефон звонил беспрерывно, миллион звонков! Она снимала трубку и говорила, кокетничая: «Да ну, не так это было прекрасно, не надо, перестаньте». Совсем не принимала комплименты. Потом вдруг кричала куда-то: «Александр Семенович, мы работаем! Не надо нас беспокоить», — а у него никаких и не было претензий, он вообще тихо сидел в дальней комнате.
Мы расположились за овальным столом с трещиной посередине — от удара кулака какого-то гостя, и я показывала монологи Жванецкого. Один — «Я вспоминаю этот вальс», где муж чего-то хочет от героини, а она все вспоминает вальс и пока не вспомнит, не обратит на него внимания. Второй: «Какой-то странный мальчик. Вдвое младше меня... Что он во мне нашел?.. У меня муж, кстати, есть. И кстати, очень хороший... Почему я его должна бросать? Да он и не предложил мне бросать, да я и не буду...»
