Зато в советское время были многочисленные кружки — танцевальные, спортивные. В отличие от сегодняшнего дня — все бесплатные! Только в музыкальной школе надо было платить. Сколько — зависело от отделения и от зарплаты родителей. Я училась на фортепианном и платила максимальную сумму — 23 рубля в месяц. Огромные деньги по тем временам, когда у некоторых зарплата — 70 рублей, а 120—130 это было ну очень хорошо...
— Неужели в общеобразовательной школе вас ничего не радовало?
— Мне понравилось туда ходить, только когда в 12 лет начала влюбляться — это было единственным стимулом. (Смеется.) Но и этот период продлился недолго, потому что уже в восьмом классе я стала думать только о поступлении в театральный институт, перешла в другую школу, где был театральный класс. Я была так нацелена на профессию, что меня уже и мальчики перестали интересовать! Хотя я сама лет с тринадцати сильно нравилась мальчикам, почему-то пользовалась у старшеклассников успехом.
— В театральном классе, наверное, оказались в своей тарелке?
— Нет, ушла через полгода. Да, там были занятия по актерскому мастерству, но не было веры педагога в ученика — той веры, которая окрыляет, той веры, которой заряжал своих учеников Табаков. Так что я доучивалась в обычной школе, где когда-то директором была первая учительница моего папы. Изучала ненавистные математики-физики и считала дни до того момента, когда все это закончится. А параллельно занималась вокалом и готовилась к экзаменам в театральный. Для многих девочек последний звонок это событие, о котором они помнят всю жизнь. А я о нем запомнила только то, что была одета во все мамино — в ее платье и ее сабо. Но меня это совершенно не волновало, потому что на следующий день я уже отправилась в подвал на улице Чаплыгина, в Театр-студию Табакова. Там абитуриенты, которые поступили к Олегу Павловичу, репетировали самостоятельные отрывки.
— Вы хотели учиться именно у Табакова?
— Да, мечтала, он же в то время был самым крутым педагогом, как сейчас сказали бы. (Улыбается.) Но Олег Павлович в этом году курс не набирал. Но обо всем по порядку...
У мамы была знакомая, которая работала концертмейстером в Школе-студии МХАТ (до сих пор там работает). Через нее мама месяца за два до моего поступления договорилась с профессором школы Ольгой Юльевной Фрид, чтобы она меня послушала. Фрид послушала и сказала маме: «Ну, с ее внешними данными это вряд ли. Пусть она в зеркало на себя посмотрит — что она сможет играть?!» Я действительно была такая пухлая, рыжеволосая, с щечками. А тогда в Школу-студию принимали стандартно: вот эта девочка героиня, вот эта — субретка. Такой подход был и в самом МХАТе. А у меня выраженного амплуа не было. А Олег Павлович мыслил нестандартно и брал студентов, не обращая внимания на амплуа. Для него главным было, есть у человека энергия или нет. А из меня перло — об этом тоже чуть ниже.
После слов Фрид мне так обидно стало, я подумала: «Да пошли вы все!» Ничуть не потеряла веру в себя, наоборот, мне это даже помогло. Я собралась и еще больше поверила, что у меня все будет круто. Кстати, на экзаменах я заметила разницу между нами, москвичами, и ребятами из провинции. Они были хуже иногда воспитаны, не всегда хорошо начитанны и образованны, но были смелее, наглее и свободнее нас. Не думали, как выглядят, а выкладывались на все сто. И поэтому выигрывали на фоне более зажатых москвичей. Другое дело, что через год-два наглость проходит, и если человек не развивается, то начинает тормозить. Но на экзаменах часто выигрывали приезжие. Я помню девочек с Волги — красивых, рослых, боевых, кровь с молоком. Петербурженки и москвички на их фоне казались немножко дохлыми.
Как все абитуриенты, поступала во все театральные вузы. В «Щуке» слетела со второго тура, в «Щепке» — с первого. А в ГИТИСе слетела вообще с прослушивания. На нем попала в последнюю «десятку» и прождала своей очереди три часа, а там даже лавочек не было. Вошла усталая, и тут педагог встречает нас словами: «Тут все метят в артистки, но очень многим эта профессия противопоказана!» После такого монолога, конечно, плохо прочитала. Но я не расстраивалась. Мне было 16 лет, и если бы не поступила, пробовала бы на следующий год. Тем более что во время прослушиваний приобрела хороший опыт: видела, как и что абитуриенты читают, как на это реагируют педагоги.
