Цитаты из многих его произведений давно ушли в народ: «Совет женщинам. Если вы хотите, чтобы он обратил на вас внимание и все время думал о вас, займите у него побольше денег и подольше не отдавайте», «Диалог. Она: «Сколько мне лет? Угадайте». Он: «Даже представить себе не могу». Она: «Ну я вам подскажу, моя дочка ходит в детский садик». Он: «Она что, там заведующей работает?»
— В мае вам, Лион Моисеевич, исполнилось восемьдесят. Юбилей, как я понимаю, в силу обстоятельств отмечали не с тем размахом, который планировали?
— Да, получилось не так, как хотелось бы. Планировал в Концертном зале «Меридиан» собрать артистов, которые исполнили бы мои бессмертные произведения, на следующий день намеревался в ресторане отметить, но из-за эпидемии все пришлось перенести на более поздний срок. Отношусь к этому философски: значит, так суждено. Читаю, пишу, смотрю фильмы, которые давно хотел посмотреть, но не доходили руки.
— Слышала, будто вне сцены сатирики — люди мрачные и жутко занудные. А как на самом деле?
— Такое мнение о юмористах сложилось благодаря писателю Михаилу Зощенко — вот он, по воспоминаниям современников, был настолько угрюмым человеком, что когда оказывался в компании, всяческое веселье затихало. Аркадий Михайлович Арканов тоже выглядел мрачноватым, но уж если пошутит — окружающие падают от смеха, при этом сам он, бывало, даже не улыбнется. Остальные мои коллеги все сплошь весельчаки, если собрались больше одного, непрекращающийся хохот стоит.
Вот взять нас с Мишей Задорновым. Мы были знакомы сорок пять лет, из них тридцать пять дружили. Бывало, встретимся в ресторанчике, присядем за столик, Миша достает тетрадочку и ручку: «Ну что, кого сегодня будем обси... (перемывать косточки)?» И хохоча, принимаемся составлять список тех, кто нам в последнее время насолил. Это могли быть телевизионные редакторы, давившие цензурой и не принимавшие тот или иной номер, обнаглевшие чиновники... Даже бандиты!
Была история в девяностые — на Задорнова наехали братки. Хотели поставить на счетчик — чтобы отстегивал им процент за выступления, он же был тогда одним из самых востребованных артистов, Дворцы спорта собирал. Взамен предлагали крышевать. Ко мне не приходили — у меня не было таких сумм, которые могли их заинтересовать, концертов давал мало. В те годы даже пришлось торговать обувью — на одной базе брал и развозил по магазинам. Какое-то время именные духи Пугачевой рекламировал и продавал: брал партию у ее мужа Евгения Болдина и отправлялся по торговым точкам.
Ну так вот, пришли, значит, к Задорнову бандиты. Миша набрал номер знакомого — генерала КГБ. На следующий день позвонили перепуганные братки: «Дядя Миша, ну что ты, в самом деле, сказал бы, что не хочешь у нас крышеваться, и вопрос бы закрыли, зачем сразу жаловаться?»
Тех, кого мы с Мишей хотели приложить, порой набиралось на несколько страниц.
— Ну, с кого начнем? — спрашивал Задорнов.
— А давай сразу всем списком!
— Давай!
— Как прорезался талант сатирика? Ведь родились вы за год до войны, детство и юность пришлись на тяжелое для страны время, когда было совсем не до смеха.
— Родился я пятого мая 1940 года в Ростокино, это была окраина Москвы. Улица Большая Леоновская — через «е», а я — Лион, через «и». Отец Моисей Аронович, инженер-строитель, возводил Ростокинский мехкомбинат и два павильона на ВДНХ. Жили мы в доме барачного типа с множеством запутанных коридорчиков и комнатами-клетушками. Туалет — на улице, метрах в пятидесяти от дома. Воду набирали в колонке неподалеку. Топили дровами, одно из первых воспоминаний детства — мама Поля Моисеевна везет меня на саночках, я сижу почти на самом краешке, а остальную часть санок занимают дрова.
Это уже после войны — войну-то я не помню. И папу своего, к сожалению, знаю только по маминым рассказам. В июне 1941-го отец отправил маму со мной годовалым в эвакуацию, а сам ушел на фронт добровольцем. В 1943 году пропал без вести. Недавно один приятель позвонил и сообщил, что раскопал в архивах номер полка, в котором служил в чине капитана Моисей Поляк (это моя фамилия от рождения, Измайлов — псевдоним), — артиллерийская разведка. Но где именно погиб и похоронен отец, сведений нет.
Сохранились лишь фотографии и письма, которые я бережно храню, папа писал их маме с фронта. Одно из писем меня особенно трогает: в нем папа вспоминает, как провожал нас в эвакуацию, мы плыли на теплоходе. С продуктами было плохо. Удалось раздобыть горсть лапши — мама варила ее в кастрюле. Отвлеклась — а я, видимо, пополз на запах еды, схватил кастрюлю... и опрокинул кипящую воду вместе с лапшой себе на голову. Папа бросился искать врача, нашел, и меня спасли. Дальше он пишет: «Мог ли я когда-нибудь подумать, что мой сын будет голодать и нуждаться?»
