В ожидании Майи Михайловны у служебного входа я никогда не лез вперед — вел себя скромно. Мальчишкой ведь был, а Плисецкую ждали солидные люди. Но вскоре она меня запомнила, так как видела, что я бросаю цветы, и однажды сама подошла со словами: «Наверное, уже настало время познакомиться?» С этого дня началось наше общение...
Я был юношей без комплексов: мог посмеяться, покаламбурить, потравить анекдоты (Майя ценила людей с чувством юмора), а мог и правду рубануть, и глупость сморозить — зато искренне. Думаю, поэтому ей было интересно со мной. Другие в присутствии Плисецкой порой зажимались, а Майе не нравились зажатые люди. Любила, когда все по-простому. По крайней мере, в те годы... Она не была ни тщеславной, ни лицемерной — как говорится, без короны на голове.
Ну и еще один момент. Я был младше Плисецкой ровно на двадцать лет, а Майя не имела детей. Предполагаю, что это обстоятельство тоже могло вызвать ее симпатию.
Обычно после спектакля в ожидании Майи Михайловны у служебного входа выстраивался коридор из людей, в том числе солидных, взрослых, умных. А Майя выходит и прямиком — ко мне: «Все, что сегодня в спектакле было хорошо, знаю сама. Ты говори, что было плохо!» Вот такие отношения.
Приведу еще один пример. Майя никогда в «утренниках» не участвовала, а тут согласилась станцевать «Спящую красавицу» в дневном спектакле. В сцене совершеннолетия Авроры есть знаменитое адажио с четырьмя кавалерами. Партнеры меняются, а солистка, стоя в аттитюде (балерина — на пальцах одной ноги, вторая нога отведена за спину) и удерживая равновесие, элегантно подает им по очереди руку. И вот на том утреннем спектакле, видимо с непривычки, после двух кавалеров Майя вдруг поменяла ногу. Что началось в антракте! Завистники и ненавистники из других «министерств» принялись ехидствовать: «Ваша-то до чего докатилась — совсем танцевать не может. Подумать только — ногу поменяла!» Я страшно расстроился. После спектакля Майя вышла из служебного подъезда, увидела меня понурого:
— Чего такой грустный?
— Майя Михайловна, ну вы же сегодня ногу поменяли. Недоброжелатели уже об этом повсюду трубят!
— А ты им что ответил?
— Что тут ответить? Поменяла же...
— Дурачок, надо было сказать: у «нашей» это случилось единственный раз, а у «ваших» — постоянно! И нечего расстраиваться!
В 1964-м Плисецкая получила Ленинскую премию и в ресторане Дома актера на улице Горького устроила банкет. Пригласила не только именитых гостей, но и верных поклонников. Мне девятнадцать, ничего подходящего из одежды для такого случая не имелось кроме черного костюма, оставшегося со школьного выпускного, да и у того рукава уже коротки.
Было лето, и Плисецкая с Щедриным встречали гостей на улице у входа в ресторан. В зале столы стояли огромной буквой П, внутри которой располагались круглые столики на трех-четырех человек. Во главе главного стола сидели Майя Михайловна с Родионом Константиновичем, рядом — Алексей Аджубей с женой Радой Хрущевой, Екатерина Фурцева и еще несколько именитых персон. К моему изумлению, мое место оказалось за столиком с Макаровой и Герасимовым. Тамара Федоровна и в жизни оказалась настоящей красавицей. Она была в закрытом черном бархатном платье, на котором изысканно смотрелась нитка крупного жемчуга.
Виновница торжества в течение вечера с фужером в руках обходила столы, и гости говорили ей тосты. Когда подошла к нашему столику, Тамара Федоровна с Сергеем Аполлинариевичем тоже ее поздравили, я же в их присутствии не смог выдавить из себя ни слова. Майя ободряюще улыбнулась: «Игоречек, а вам я желаю всего самого хорошего».
Зря я стеснялся — Герасимов оказался человеком с неимоверным чувством юмора. Расслабившись, стал рассказывать интереснейшие истории, да так азартно, что его лысина покрывалась потом. Он то и дело хватал салфетки, промакивал макушку и порывистым движением отбрасывал их на стол.
Меню вечера было очень изысканным. В центре нашего стола стояло блюдо, про которое я никак не мог понять, что же там такое. На нем лежали куски белого мяса, украшенные перьями. Гадал: может, птица? Как Герасимов узрел, как понял, что мне хочется попробовать, но робею? Видимо, сработала режиссерская наблюдательность. Говорит: «Да не стесняйся, бери кусок прямо за перо». И я повелся на его удочку. Поднимаю за перо кусок, и он... падает обратно в белый соус. Расчет Герасимова был точен: соус прицельно окатывает его супругу. Следом «падает» Герасимов... от смеха — сделался весь красным, из глаз брызнули слезы. Хохотал так, что еще немного, и точно свалился бы со стула. Тамара Федоровна, как истинная царица, не проронив ни слова, взяла салфетки, аккуратно промокнула свое бархатное платье, затем посмотрела на меня без осуждения и сказала: «Мальчик, птицу надо брать вилкой. А этого старого дурака никогда не слушай».