Двадцатого ноября Майе Плисецкой исполнилось бы девяносто пять лет. Я хочу поделиться воспоминаниями о такой Майе, какой ее не знала публика, но которую посчастливилось знать мне.
В одиннадцать лет бабушка повела меня в Большой театр на утренний спектакль «Евгений Онегин». Казалось бы, рядовой показ, не обещавший никаких открытий. Но мне повезло, в то утро роли Гремина и Ленского исполняли народные артисты СССР Александр Павлович Огнивцев и Сергей Яковлевич Лемешев. Завершилась увертюра, и на сцену вышли два немолодых человека. Первым был Ленский (Лемешев) с цилиндром в руке. Едва он появился из-за кулис, в зале такое началось! Зрители повскакивали с кресел, начали орать, свистеть, хлопать, даже топать. Дирижер Борис Хайкин невозмутимо положил палочку на пюпитр и скрестил руки на груди. Безумие продолжалось минут десять, хотя мне показалось, что конца этому не будет. Но вдруг зал стих как по команде — все закончилось так же резко, как и началось. Хайкин взмахнул палочкой, вступил оркестр, и человек с цилиндром пропел первую фразу: «Mesdames! Я на себя взял смелость / Привесть приятеля. Рекомендую вам / Онегин, мой сосед». Одна лишь эта фраза, пропетая небесным голосом, перевернула мой мир. Все! Я в этом театре остался на всю жизнь. Голос манил как магнит. И я — одиннадцатилетний мальчик — стал следить за афишами, всеми способами пробиваться на спектакли Лемешева.
У каждого солиста Большого были свои поклонники. Сообщество почитателей какого-то одного артиста в нашей среде называлось «министерством». Несколько лет я был в «министерстве Лемешева» самым молодым поклонником. Среди «лемешистов» встречались и сумасшедшие фанатки, и интеллигентные люди: инженеры, доктора наук, даже судьи и прокуроры! Одна женщина, прокурор в Ленинградской области, когда объявляли спектакль с Лемешевым, бросала все дела и покупала билеты в Москву. На вопрос, как же судебные заседания, отвечала просто: «Какие?! Завтра «Онегин»! Меня два дня нет!» Мать художника Шилова тоже была отчаянной «лемешисткой». Как и Юрий Нагибин. После каждого спектакля писатель, красивый и элегантный, стоял вместе с нами и ждал Сергея Яковлевича, на гастроли за ним ездил. Правда, к Лемешеву с комплиментами не бежал и с нами в разговоры не вступал — наблюдал со стороны.
Я ходил не только на оперу, по возможности посещал и балетные спектакли — расширял кругозор. В 1958 году впервые пришел в филиал Большого на оперу «Фауст», где партию Вакханки в последнем акте танцевала Майя Плисецкая. Сцена называлась «Вальпургиева ночь». Мне было тринадцать. И повторилась история с Лемешевым. Танец Плисецкой меня просто потряс, ее энергетика завораживала. Позже в этой роли я видел и Ольгу Лепешинскую, и Раису Стручкову, но такого впечатления они на меня не производили.
Летом того же 1958-го в Москву приехала балетная труппа Гранд-опера. Гастроли французов закрывались гала-концертом на основной сцене Большого. Я был на том концерте. Но в тот день в филиале театра давали «Фауста», и у меня, как и у всех французов, были билеты на эту оперу, поэтому гастролеры торопились свернуть свой концерт и страшно нервничали — хотели успеть увидеть Плисецкую в нашумевшей роли... Сцена утопает в цветах, но артисты не задерживаются на поклонах. Сбросив костюмы и даже не разгримировываясь, они выскакивают на улицу. Неожиданно начинается страшный ливень, но все бегут в филиал: и французы с цветами, и зрители — поклонники Плисецкой. Открываются двери, и вся эта мокрая «орда» вваливается в зал. На сцене Маргарита тоскует в тюрьме, то ли от заточения, то ли от того, что зал полупустой... Мы дружно плюхаемся в кресла, и начинается «Вальпургиева ночь». Когда спектакль закончился и артисты вышли на поклоны, Мишель Рено, солист Гранд-опера, все охапки цветов, которые ему подарили на гала-концерте, прямо через оркестр бросил к ногам Майи...
Я стал по возможности посещать все спектакли Плисецкой. Познакомился с ее поклонниками. С некоторыми подружился, например с Валерием Головицером. На спектаклях Майи в годы нашей юности он бросал цветы с балкона первого яруса, а я — из первой ложи бельэтажа. Впоследствии Головицер эмигрировал в Америку и стал балетным импресарио — устраивал гастроли Екатерине Максимовой и Владимиру Васильеву, организовывал выступления Плисецкой за рубежом. С Валерой дружим по сей день.
На моей памяти только у трех артистов в Большом успех был по-настоящему феноменальным. Во-первых, у Лемешева. Такого «цветопада» на поклонах не было ни у кого и никогда. Второй стала Майя Плисецкая, и третьим — Владимир Васильев. Несмотря на все запреты дирекции — «метателей» выводили из зала, штрафовали и даже забирали в милицию — цветы на сцену летели со всех сторон. Почти всегда к концу поклонов Майя Михайловна ходила буквально по ковру из живых тюльпанов, гвоздик, нарциссов. В те годы в Москве цветов было не достать, поэтому поклонники скидывались и заказывали их заранее в цветочном магазине на Сретенке, заведующую которым, конечно, «благодарили». Еще мы познакомились с директором ЗАГСа на улице Грибоедова. Туда поступали «спецпоставки» для букетов невест, и начальница «обирала» новобрачных — от каждого букета откладывала для нас по цветочку.