Все вокруг себя Рустам превращал в собственный уникальный мир. Приезжали снимать в лес. Обычные ряды деревьев, лужайка, озеро, а в кадре у Хамдамова картина менялась, становясь в черно-белом контрастном изображении удивительным живописным полотном. Он видит сказочное в обыденном, а общается настолько деликатно, что участники группы говорили: как же будем потом работать на других проектах?
— Случалось ли вам конфликтовать на площадке?
— Вспомнили Микки Рурка с драками? Нет, такого, конечно, не случалось, но всегда твердо и до конца отстаиваю свою позицию. Вообще, рассказы о конфликтах на съемках, мне кажется, сильно преувеличены. У нашего производства на это просто нет времени. Режиссеры нацелены на то, чтобы использовать актерские наработки, и как правило, идут навстречу. У тебя есть сценарий, персонаж — придумывай. Вот, например, во время съемок «Громовы. Дом Надежды» у замечательного Александра Баранова проходим с партнером текст перед сценой. Он говорит: «Теперь выше капитана не прыгнешь». А сам в погонах капитана. Ну, я в шутку подпрыгнул. Александр Николаевич заметил и тут же сделал из этого сцену – и смешную, и трогательную одновременно. Так же поступал Худяков. И Рано Кубаева всегда шла навстречу, говоря: «А, ты все придумал», но придумывала-то она гораздо больше, просто используя то, что перед глазами.
— Приходилось ли участвовать в физически затратных проектах?
— Еще в театре. Например в шекспировских «Хрониках», где играл Генриха VI, в сцене моего убийства я выполнял на перекладине в декорациях задний выход силой и потом сползал вниз головой, цепляясь за конструкцию руками и ногами. Это довольно непросто, тем более без страховки. В перевернутом положении все по-другому.
От такого же трюка в «Театральном романе» спас оборвавшийся на первой же репетиции канат. К счастью, я невысоко залез и не разбился. Но идею похоронили.
В кино такого добра еще больше. Особенно с пиротехникой, где никогда точно неизвестна сила заряда и куда полетят осколки. Но актеры — дети, и ангелы нас берегут. Или вот натурные съемки. В «Мелюзге» по рассказу Куприна история заканчивается тем, что герой тонет. Снимали в марте, и гидрокостюм не спасал: ледяная вода останавливала дыхание, находиться в реке больше тридцати секунд нереально, кожа синела, тебя трясло. Если после таких съемок нет возможности долго стоять под обжигающим душем, то, как правило, заболеваешь. В «Ледоколе» Николая Хомерики глотал парафиновый снег, нагоняемый в лицо авиадвигателем, и беседовал на палубе с партнершей Ольгой Смирновой при таком шуме мотора, что мы друг друга почти не слышали, ориентировались по губам.
