Поначалу все вроде бы и вправду разъяснилось. Пришлось, конечно, съездить в один казенный дом и ответить там на некоторые вопросы. Малевич было перепугался, но вопросы ему задавали вежливо, ответами вроде были удовлетворены. Постепенно испуг начал проходить, в голове уже зарождались новые планы. В июле 1927 года они с Наташей официально поженились. Это значит, что теперь она тоже сможет поехать с ним в Европу. Разумеется, они и Уну возьмут. Марию Сергеевну он уломает. А там... Надо только подождать, пока дурацкая история с пансионом окончательно забудется.
В письмах к фон Ризенам он уже начал осторожно намекать на то, что, готов продать кое-что из оставленных картин и тем самым обеспечить себе на первое время возможность спокойной работы в Европе... пока жил тем, что преподавал в Киевском художественном институте, готовил выставку в Третьяковке. Она прошла с большим успехом, и часть полотен решено было свозить еще и в Киев. Европе, судя по письмам друзей, дела тоже шли неплохо: его книга «Мир как беспредметность», выпущенная при участии венгерского художника и издателя Ласло Мохой-Надя, расходилась, картины после Берлинской выставки так же хорошо приняли в Цюрихе и Вене. Авангард завоевывал мир, и он, Малевич, был в передовых рядах этой армии!..
К нему пришли 20 сентября 1930 года. Взяли при обыске тридцать долларов пятерками, польские и немецкие монеты, которые он хранил как сувениры после поездки в Европу, несколько телеграмм, тексты которых бестолковые телеграфисты переврали самым причудливым образом, а Казимир оставил для смеха на память, да с десяток писем, в том числе корреспонденцию фон Ризенов. Чтобы зацепиться, этого было достаточно. Статью само собой пытались пришить пятьдесят восьмую, «шпионскую». Дурацкие телеграммы отлично сошли за шифровки...
Нудные, изматывающие, многочасовые допросы длились два с половиной месяца. Спрашивали разную чушь: почему не зарегистрировал вовремя паспорт в Варшаве, с кем и о чем говорил за границей... Будто не знали, что ни по-немецки, ни по-французски он и двух слов связать не в состоянии, а по-польски только и может, что обсудить ресторанное меню. Тем не менее каждый его ответ, даже самый абсурдный, следователь скрупулезно записывал. Шуршали листы, перо постукивало по чернильнице. Иногда из соседних кабинетов доносились крики, и Малевич покрывался липкой испариной от ужаса, но его не трогали. Только в камере по ночам отвратительно пахло парашей.
А в самом начале декабря выпустили — так же неожиданно, как и посадили. Даже не выпустили, а просто выкинули на улицу в летнем пальто и с узелком в руках. Он даже не успел предупредить Наташу, что возвращается, и она куда-то ушла. Два часа продрожал в подъезде перед запертой дверью квартиры. С тех пор карусель вопросов день и ночь как заведенная крутилась у него в голове, доводя до тошноты. Кто донес? Зачем? Кто и почему дал команду взять? А кто приказал отпустить? Почему, если хотели узнать «про Европу», тянули так долго?
