Лемпицка сильно удивилась, когда на еженедельной вечеринке «для дам» у подруги Натали Барни к девяти вечера иссякли запасы шампанского. Хозяйка виновато пожала плечами: увы, нет денег. Тамара вдруг остро ощутила, что жизнь, казавшаяся вечным праздником, катится куда-то не туда, и ей впервые стало страшно. Даже в ночном клубе легкомысленной Сюзи Солидор женщины теперь говорили о гражданской войне в Испании, нападении Италии на Абиссинию и ужасающем росте цен.
Рауль, обеспокоенный усиливающейся депрессией жены, повел Тамару к психиатру, но тот не помог. От прописанных лекарств ее тошнило. В качестве гонорара доктор попросил написать его портрет, и Тамара согласилась, изобразив эскулапа в образе святого Антония.
Неожиданно ее потянуло к святым местам. Кизетт вспоминает, как они с матерью отправились в Парму и Тамара четыре часа беседовала с настоятельницей тамошнего монастыря. (Позднее она напишет по памяти портрет «Мать-настоятельница», который знатоки сочтут самой неудачной картиной художницы.) Тамара жаловалась монахине, что ее преследует непонятный страх, часто снятся кошмары, утром она встает с тяжелой головой и не может работать.
Много позднее Кизетт узнает от бабушки причину тревоги матери: Тамара несколько раз слышала речи Гитлера о расовой неполноценности евреев и понимала надвигающуюся опасность, ведь ее исчезнувший отец Борис Гурский был евреем. Когда Гитлер напал на Польшу, Лемпицка в панике уговаривала мужа продать все имущество и поскорее бежать из Франции в Америку. Многие знакомые уже паковали вещи, собираясь ехать тем же маршрутом.
Сойдя с корабля, причалившего наконец к нью-йоркскому берегу, и вдохнув воздух новой страны, Тамара интуитивно почувствовала: взаимной любви не получится. Гуляя с Раулем по улицам, она шарахалась от небоскребов — казалось, гигантские здания вот-вот расплющат ее. Муж предложил переехать в Калифорнию, поближе к Голливуду, в надежде, что Тамара найдет там среду, близкую ей по духу. Какое там! Лемпицкую нарекли в Лос-Анджелесе баронессой с кисточкой, вложив в это прозвище немалую долю сарказма.
В своих мемуарах Глория Вандербильт рассказывала, как однажды помогала матери в подготовке голливудской вечеринки и та напомнила: «Не забудь пригласить баронессу Куффнер — она такая забавная, да и картины ее занятны». Если бы Тамара услышала эти язвительные слова, наверное, разорвала бы Глорию-старшую на мелкие кусочки.
