У нас сохранился небольшой альбом 1923—1925 годов, который Алексей Николаевич назвал «Что-то вроде памятки»: трепетно собирал в него вырезки из газет, объявления, рецензии и свидетельства своих первых театральных гастролей по волжским городам. Даже билетики трамвайные туда вклеивал.
Грибов всегда вел путевые заметки, из которых можно узнать, как волновался признанный артист перед выходом на гастролях МХАТа в Лондоне: «Будут ли понятны местной публике чеховские кружева?» И какой в результате успех имели его Чебутыкин из «Трех сестер» и Фирс из «Вишневого сада». За кулисы поздравить русского артиста пришли Чарли Чаплин с женой, Вивьен Ли и Лоуренс Оливье. Питер Брук восхищался его игрой и приходил специально на все спектакли Грибова. Но после радостных эмоций в дневнике — неутешительный вывод: «Унижает несоответствие успеха и материального вознаграждения за него». И тут же можно прочесть, какой огромный Гайд-парк, как много женщин за рулем на улицах Лондона и как там чисто! Алексей Николаевич наблюдал смену караула королевских гвардейцев, встречу с шедеврами Национальной галереи и глазел на витрины магазинов...
По статусу народному артисту полагались лучшие отели, но Алексея Николаевича всегда возмущало, если кто-то жил в плохих условиях. Как-то и его поселили в совсем уж неказистом, малюсеньком номере. Грибов не стерпел: «Я играю по 25 спектаклей в месяц! Где мне отдыхать?»
В одной из заграничных поездок ему подарили первую видеокамеру. С тех пор Алексей Николаевич стал заядлым кинолюбителем. Мама говорила: «Как я хотела бы хоть глазком взглянуть на Лондон, Париж…» Теперь по возвращении муж устраивал ей сеансы кинопутешествий, сопровождая их красочными подробностями. Порой некоторые «идеологически невыдержанные» пленки из его поездок пропадали: я носила их проявлять в мастерскую, а там говорили, что они засвечены, брак. Так мы с Аленой и не увидели площадь Дам в Амстердаме, где собирались хиппи, и домик в парижском предместье, куда Грибов тайно вырвался на встречу с белой эмиграцией...
«Париж — город Дамы. Здесь меня называют русским Жаном Габеном...» Из Франции, конечно, привозил духи. А у мамы было обостренное обоняние, ей еще надо угодить! Нам с сестрой иногда доставались маленькие флакончики-пробники, и я сначала думала: «Даже для детей в Париже духи выпускают!» Но потом Грибов объяснил, что это такое, — он показывал, как хорошенькие парижские продавщицы в белых перчатках душат свои пальчики и благоухают… Доставал очень красивые ткани — все женщины в нашей семье хорошо шили. Как-то бабушка сотворила маме коктейльное платье невиданного «цвета бургундского вина» для новогоднего вечера в Доме актера. И они с Грибовым заняли там первое место как самая красивая пара. На следующий год из одежды — то же платье. Чтобы хоть немного изменить наряд, мы ночью кроили рукава, сделали новый вырез— и снова мама первая красавица!
Его письма летели к ней отовсюду… Из Токио: «Впечатлений уйма, но тебя они вовсе не заслоняют… До чего трогательны япончата: сидят у матерей на закорках в специальных рюкзаках…» Среди поклонников был доктор Накаяма, владелец клиники, который организовал у себя театр, где ставили русские пьесы, а стены украшали три портрета — Станиславского, Чехова и Грибова. Когда Накаяма-сан приехал к нам в гости, мы поразились, насколько скромно миллионер одет. А вот жена его ходила в настоящем кимоно! Еще один почитатель, японский бизнесмен Такахаси, очень помог нам, когда Алексей Николаевич заболел: передал лекарство от инсульта с пилотом пассажирского самолета из Японии. Алена с трудом прорвалась к трапу, и на обратном пути ее прихватила милиция, но лекарство мы получили.
