Она рассказывает дома о том, какой я талантливый музыкант, как ловко выигрываю различные конкурсы, и почему бы родителям не разрешить мне давать ей частные уроки игры на гитаре?
Она просит свою маму сходить ко мне домой и попросить об этом. Конечно, я сразу же согласился. Приезжал на велосипеде. Николь до сих пор помнит, что я был одет в отутюженные бежевые брюки и бордовое поло. Мне тогда было почти 16 лет, и после уроков я все время проводил с ней. Едва переступал порог ее дома, Николь вела меня в кухню и мы закрывались на ключ. Она брала в руки коробку с пуговицами и встряхивала ими, будто маракасами, пока я пел и перебирал гитарные струны. Где-то там, в комнатах, ее мама слушала наш концерт и думала: как же дети увлечены музыкой… А мы были увлечены друг другом.
Я пел Николь все, что сочинял. Мы очень подружились…
— А как же Кристиана?
— Кристиана плохо училась, и родители отправили ее в интернат, где царили строгие правила. Николь до сих пор считает, что поступила отвратительно по отношению к своей самой близкой подруге, отбив меня.
В 1965 году, как только ей исполнилось 18, я попросил ее поехать со мной в мировой тур. Она согласилась, но при этом не решалась показываться рядом открыто. Никогда не стояла возле меня, пряталась, отступала назад, превращаясь в мою тень. Она не хотела, чтобы о нас знали.
Николь говорила: «Ты должен казаться одиноким. У тебя такой образ — вечного жениха.
Разве я смею лишать грез миллионы девушек и их почтенных маменек?» Так мы и объездили все страны: я — впереди, разрываемый толпой поклонниц в аэропортах, на улицах, у служебных выходов из концертных залов, а Николь — с книжкой в моей гримерке, в полумраке заднего сиденья нашего автомобиля, в отеле. Без единого лишнего вопроса, без упрека и даже намека на подозрение. Все эти годы она изящно исполняла роль таинственной невидимки. Признавалась, что никогда не испытывала по этому поводу ни унижения, ни обиды. Ей нравилось быть моим убежищем, моей гаванью, моей тишиной и моей уверенностью. Да и я всегда знал, что посреди истерик и безумий, посреди тысяч готовых на все ради меня девчонок, самых красивых девчонок, она где-то обязательно спрячется и дождется меня. И поэтому я всегда возвращался к ней.
Поженились мы в конце 1969 года.
— Сальваторе, не могу не задать вам бестактный вопрос, за который прошу заранее меня извинить. Но вы ведь больше не скрываете тот факт, что у вас есть на стороне взрослая дочь Амели. Долгое время во всех официальных биографиях значилось, что вы отец троих детей и образцовый муж. О вас никогда не писала скандальная пресса, вас не уличали ни в одной некрасивой истории. И вот совсем недавно грянул скандал… который вы, впрочем, сами спровоцировали, признавшись в том, что когда-то у вас был страстный роман на стороне и Амели на самом деле дочь не от Николь… Зная о ваших трогательных взаимоотношениях в семье, можно предположить, какой драмой все обернулось.
— Абсолютно верно. Настоящей драмой, которую я скрывал долгие годы, боясь причинить боль жене.
Я вообще никому не хотел причинить зла, и прежде всего тем, кого любил.
Да, я ее обманул, когда у меня случился долгий и красивый роман с немецкой актрисой Аннетт Даль. Мы познакомились на съемках фильма «Маковый остров». В те годы я начал активно сниматься в кино, играл даже с Бурвилем. И «Маковый остров» был моим третьим фильмом. Я написал сценарий, музыку, сыграл главную роль и снял картину как режиссер. Полностью авторский проект. И, как оказалось, очень личный…
Играл бродягу, влюбленного в манекенщицу. Ею и была Аннетт.
Фильм 1970 года потерпел полный крах в прокате, и сегодня о нем никто уже не вспомнит. После провала я решил поставить точку на планах сделать актерскую карьеру, но расстаться с Аннетт не смог.
Мы долгое время были вместе. Наша история закончилась лет двадцать назад.
Больно говорить об Аннетт. Нестерпимо больно было любить ее тайком, украдкой, будто воруя. И скрывать свою любовь от всех, и прежде всего от жены, да еще долгие годы. Отчетливо понимал, для Николь Аннетт могла стать сокрушительным ударом. И сердце мое разрывалось. Еще и потому, что отношения с Аннетт были для меня не интрижкой, банальной изменой или минутной слабостью — а настоящей, долгой и проникновенной историей любви.
Я никогда не был бабником. Им в этом смысле проще, они привычные. А меня подобная ситуация очень сильно напрягала и изматывала.
