Тем не менее интуиция Майоля не подвела...
Сидя в камере тюрьмы Френ в ожидании очередного допроса, Дина снова и снова вспоминала печальные голубые глаза художника, его глубокий голос, сохранивший провинциальный каталонский выговор. Он встал перед ней тогда на плохо гнувшиеся колени, моля, чтобы она уехала с ним. Повторял, что иначе скульптура «Гармония», над которой он несколько лет трудится вместе с Диной, никогда не будет закончена. Уже готовые работы с участием Дины — «Ева», «Мысль», «Воздух» — друзья называли шедеврами.
Этот выбор для Дины был тяжким: в Париже оставались родители — отец не хотел бросать работу с приличным заработком; муж собирался записаться на фронт добровольцем.
Однако Яков Айбиндер встал на сторону Майоля и требовал, чтобы дочь поскорее уехала из Парижа, где уже начались бомбежки. Окончательно убедили Дину слова Андре Жида, на которого она случайно наткнулась в полупустом монпарнасском кафе: «Твой долг перед искусством — дать возможность Майолю завершить работу. Война пройдет, а искусство останется». Знал Андре, чем ее купить: долг перед искусством…
Кто же мог себе представить, что в старинном южном Баньюльсе ее ждет почти счастье? Здесь стоял окруженный виноградниками родовой дом Майолей, виноградарей в энном поколении. Даже фамилия «Майоль» в переводе с каталонского означала «виноградная лоза». Художник перебрался сюда со всем своим семейством: с мадам, сыном Люсьеном, своими братьями и племянниками.
Не жить же ей, в самом деле, в этой гуще каталонских родственников! Да и неприлично: нравы тут строгие. Сам-то Майоль — белая ворона среди работящих родных, непонятно чем занимается, рисует, лепит, будто это профессия! Поэтому Дину поселили на ферме в трех километрах от дома художника, и какое же это было наслаждение — каждое утро идти пешком по живописной дороге, вьющейся вдоль моря, на встречу с Аристидом! Как правило, он вел ее невысоко в горы, там они устраивались с фруктами, холодным окороком, бутылочкой местного вина. Дина либо позировала для будущей скульптуры «Гармония», либо, прижавшись к плечу художника, наблюдала, как он пишет свои родные пейзажи. Часто, пока Майоль писал, она читала ему вслух — Гюго, Франса, Бодлера… До хрипоты могла спорить с ним об искусстве, защищая авангард и сюрреализм, которые ее друг не жаловал.
Иногда он водил ее по любимым горным маршрутам, узким тропам, ведущим через перевал в Испанию, — Баньюльс находился прямо на границе. Если бы в городок время от времени не попадали изможденные беглецы, то невозможно было бы представить, что совсем рядом грохочет война и тысячами гибнут люди.
Саша Верни ушел на фронт, некоторые из друзей уже погибли, и Дина, находясь в комфортной, сытой ссылке, все чаще чувствовала себя не в своей тарелке. Она любила Майоля, не хотела огорчать его, но и оставаться в стороне от происходящего в мире было совсем не в ее характере. И вот наступил день, когда, не сказав Майолю ни слова, Дина сбежала в Париж. Через своего давнего друга Андре Бретона она вышла на американского журналиста Вариана Фрая, организовавшего комитет помощи спасающимся от нацистов.
Дину осенила блестящая мысль, которой она поделилась с Фраем; тот только покачал головой — слишком опасно, да и уверена ли она, что справится? Еще бы Дина не была уверена!
Вернувшись как ни в чем не бывало в Баньюльс, Дина сказала Майолю, что ездила навестить родителей. Она по-прежнему приходила к нему по утрам на сеансы, при этом художник понятия не имел, чем занималась его отчаянная подруга по ночам. В сумерках Дина надевала ярко-красное, очень приметное платье и отправлялась на вокзал. В условленном месте, на пятачке возле бывших билетных касс, она встречала беженцев, узнававших ее по этому самому платью. Дальше начиналось самое трудное: Дина вела людей в горы по тем узким тропам, которые открыл ей Майоль.
Достигнув перевала, дальше она не шла, а показывала узкую тропинку вниз: всего каких-нибудь три километра — и там уже Коста Брава, Испания, спасение. С людьми идти наверх еще бывало ничего, а вот возвращаться обратно одной, в абсолютной темноте — страшно. Хотелось петь, но она боялась издать хоть один лишний звук; воображение разыгрывалось, и девушку пугали любой шорох, любая хрустнувшая ветка. Тем не менее «тропами Майоля» она провела сотни людей, среди них немало писателей, музыкантов, художников — Артура Кестлера, Андре Бретона, Марселя Дюшана, Макса Эрнста, Отто Мейергофа, брата знаменитого художника — Джузеппе Модильяни....
Не всегда переход проходил гладко; однажды, встретив в условленном месте на вокзале Фейхтвангера и Верфеля с женами, Дина столкнулась с тем, что у Альмы Малер-Верфель сдали нервы и случилась истерика, она вцепилась в Дину с плачем, крича, что боится идти через горы, ей надо прийти в себя, отдохнуть.
Дина решилась спрятать всех четверых в летнем домике Майоля на высоком холме, служившем ему мастерской. Но и на следующую ночь начались проблемы: Альма тащила тяжеленную сумку с рукописями своего первого мужа, композитора Малера, которую выбившийся из сил Верфель тоже не хотел нести. Дине было дико наблюдать супружескую ссору в подобных обстоятельствах, но это оказались только цветочки... Потом ей пришлось не раз увидеть то, как люди плакали, как проклинали друг друга, отказывались идти, трусили... Один художник, оказавшись в гулких ночных горах, вообще впал в неуправляемое состояние и направил на Дину заряженный револьвер.
