Этот породистый юный красавец был ровесником Дины и мечтал стать кинооператором. Саша никогда не расставался с громоздким фотоаппаратом «Роллейфлекс», даже когда целовался с Диной...
— Ты совсем забыла меня, Диди, — с грустью пенял ей Майоль, когда подобно свежему вихрю Дина влетала в мастерскую художника, но, увы, теперь совсем редко и ненадолго. На месте ей не сиделось, ведь она по уши влюбилась в Саша, и как было не поделиться этим с Майолем! Вчера они целый день гуляли по Парижу, и он столько всякого нафотографировал! Когда снимки будут готовы, она принесет!
— Фотография — это не искусство, — бурчал Майоль, отводя глаза. — Это всего лишь техника, мертвый аппарат.
— А Саша говорит, что это очень трудное искусство!
— сердилась Дина, возмущенно сверкая черными глазищами.
Ей не исполнилось и девятнадцати, когда она выскочила замуж за Саша Верни. Свадьбу сыграли веселую, студенческую; вместо медового месяца отправились с друзьями в поездку по стране целой молодежной коммуной. Путешествие возглавил молодой фотограф Пьер Жаме, приятель большинства монпарнасских художников, убежденный в том, что люди, особенно молодые, должны быть раскованны и естественны и не стесняться того, чем их одарила природа. Молодежь шокировала буржуа на Ривьере тем, что ходила нагишом, в таком же виде купалась, фотографировалась, играла в мяч.
Трудно забыть потрясенное лицо Майоля, когда однажды Дина чуть смущенно предложила:
— Может, ты хочешь писать меня обнаженной? Я могу раздеться…
И решительно начала расстегивать маленькие пуговички на блузке. Художник, замерев, смотрел на ее проворные пальцы; Дина почему-то думала, что он ее остановит, но Аристид молчал. Когда она предстала перед ним в костюме Евы, Майоль только воскликнул:
— Боже!
И немедленно, словно боясь, что обнаженная девушка окажется видением и исчезнет, старый художник начал поспешно смешивать краски и наносить на холст быстрые мазки. В свою очередь Дину поразило благоговение, горевшее в его глазах; так смотрят разве что на богиню, на чудо, ни у кого из ее молодых приятелей, включая мужа, часто видевших ее обнаженное тело, не было во взгляде этого почти молитвенного преклонения.
Впоследствии Дина часто задавала себе вопрос — когда началось ее особое отношению к Майолю, отчего родилась между ними нежность и близость, которую никогда она не испытывала к собственному молодому мужу? Может, оттого что Майоль вдруг резко прекратил ее рисовать и стал лепить? Тогда-то она узнала, что вообще-то Майоль считал себя прежде всего скульптором, что в далеком 1902 году сам Роден, посетив персональную выставку Майоля, был восхищен. Ценил его и Ренуар, приходивший позировать для собственного бюста. Услышав эти громкие имена, Дина по-другому взглянула на старого художника; он показал ей свои ранние работы, живопись, портреты, скульптуру.
И до нее наконец в полной мере дошло: ведь рядом с ней настоящий мастер, гениальный творец! Оказалось, что уже в течение многих лет Майоль переживает творческий кризис, поэтому практически забросил скульптуру. И вот однажды раскрылось почему...
Как-то днем обнаженная Дина стояла на специальной подставке и, скучая, глядела в окно. Сеанс длился уже третий час подряд. Вдруг она увидела, как по саду широким шагом бодро шлепает немолодая толстуха. Через три секунды эта дама ворвалась в мастерскую. Дина от неожиданности чуть не упала с подставки, Майоль раздраженно отбросил резец. Уперев руки в бока, толстуха в упор разглядывала Дину, а потом начала что-то орать — на каталонском наречии. Крикливая мегера была не кто иная, как мадам Клотильда Майоль, жена художника.
