Геннадий Николаевич окончил консерваторию, стал знаменитым, и Наталья Петровна как-то сказала, что «он ее сын, и Галина не имеет никаких прав, да и вообще…» А та-то всю жизнь была мамой Галей… Страшная история. Сестры разругались вдрызг. Галина Петровна всю свою боль и обиду одинокой женщины выливала во время наших долгих разговоров. Я утешала по мере сил. Мы с Виктюком развлекали ее рассказами о том, как жульничали, проходя в театры без билетов. Галина Петровна хохотала громко и заразительно, а однажды даже пошла «на прорыв» с нами. Рома говорил, что именно у нее он получил первые уроки режиссуры.
Потом я поступила в Театр имени Моссовета и стала жить в полагающейся мне комнате в подвале в Каретном ряду.
Она — в двух минутах ходу. Часто на моем столике чудесным образом появлялись бутылка кефира и конфета. Иногда мы шиковали, и после занятий Галина Петровна водила нас в «Прагу». Те сосиски с капустой я помню по сей день. Вот всю жизнь она меня подкармливала! Привычка угощать студентов и молодых артистов — от нее. И выражение «давайте порепетируем» тоже.
Наталья Петровна меня не любила и даже называла наперсницей.
Когда Галине Петровне отказали ноги, сестра и Геннадий Николаевич купили ей двухкомнатную квартиру. Конечно, приходила сиделка, но Галина Петровна чувствовала себя там совсем покинутой. «Валя, — говорила она, — как страшно оказаться запертой с этими стенами и тряпками! Клетка для канарейки». Единственной ее связью с миром был телефон и мы, ученики, которые любили ее так же страстно, как Галина Петровна музыку.
В этой своей «клетке для канарейки» она и умерла… Такая вот странная судьба.
Итак, благодаря Ромкиному таланту просачиваться везде и когда ему вздумается я видела Уланову, Лепешинскую, других великолепных балерин того времени и самые любопытные театральные постановки. Каждый раз он режиссировал нечто новое. Иногда на контроле на вопрос про билет уверенно обращался к впереди идущей спине: «Марь Иванн, где наши билеты? Куда же вы пошли? Билеты спрашивают!» И, несмотря на удивление, а иногда даже смятение очередной Марь Иванны, мы проходили.
1956 год. Железный занавес пал, и в Москву приехал Жан Вилар. Несмотря на то что спектакли шли с аншлагом, из приставных стульев можно было сложить электричку и таких голодранцев, как мы с Виктюком, там никто особенно не ждал, мы посмотрели все постановки.
Однажды, не зная, где скрыться, мы случайно обнаружили совершенно пустую ложу и уселись там. После третьего звонка дверь открылась и вошел французский посол со всей своей семьей. Виктюк нарочито с ним раскланялся… Тот, наверное от неожиданности, тоже поклонился. Я из последних сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
Это был другой мир, другой театр... Мы поражались, что они на сцене говорили обыденным языком. Блистательная Мария Казарес была в красных перчатках. И когда она заламывала руки на спину, становилось понятно, что она убийца. Она убьет любимого, который то ли уже ей изменил, то ли только собирался…
Ее руки играли, завораживали. Кровавые перчатки на фоне бежевого бархатного платья. Неужели с тех пор пятьдесят три года прошло?..
…Потом, когда Виктюк взорвет Москву своей режиссурой, он придумает устраивать нарочные прорывы на собственные спектакли. Фокус этот он проворачивал и со «Служанками», и с «М. Баттерфляй». «Маленькая моя! — докладывал он, захлебываясь от восторга. — Двести человек прорвались!» Конечно, это не нравилось администрации. А что касается меня, то увидеть в маститом и признанном маэстро все того же худенького молодого человека с блеском в тушканчиковых глазах было здорово!..
Конечно, я была влюблена в Романа тогда, в юности, обожала его до потери пульса.
Да и как иначе? Он лепил из Элизы Дулитл Борисовского зерносовхоза человека. Вечный сюжет… Однажды Галина Петровна как-то даже сказала: «Валя, выходи замуж за Виктюка». Я говорю: «Галина Петровна, он же… ведь…» «Ой, Валя, — засмеялась она, — это все такие пустяки. Он свой!» Странное дело, несмотря на то что в большей части жизни я проявляла себя как «совсем из Сибири», любовные пристрастия друга восприняла на удивление спокойно. Рассудила, что каждый человек волен любить того, кого он хочет любить. Я и сейчас придерживаюсь этой точки зрения. Мы ставили «Лолиту», и после премьеры была пресс-конференция. Киев. Полный зал. Мне пришла записка: «Не смущает ли вас то, что вы работаете в театре, где главный режиссер любит мужчин?» Я зачитала ее вслух и ответила: «Главное, что он действительно любит! А разве это может смущать?»
И зал, замерев на секунду, разразился аплодисментами.
Не знаю, в каком качестве воспринимал меня сам Рома. Может быть, сестры?.. Одно точно — я без него жить не могла, а без его штук и придумок мир был бы сиротой.
«Маленькая моя, — в очередной раз заговорщически зашипел Виктюк, — Сегодня мы пойдем в библиотеку. Там на третьей полке с краю стоит книга… Ты ее сразу увидишь...» Дело состояло в следующем: между стеллажами проход узкий, в конце его сидит женщина-библиотекарь, то есть если кто-то закроет своей фигурой проход, второй человек может спереть любую книжку и спокойно выйти на улицу. «А потом, — продолжал Виктюк, — ты возьмешь там на второй полке еще пару книг и на четвертой…» То есть этот гусь уже наведался в библиотеку и нарочно расставил книги так, чтобы их удобнее было стащить!
