Однажды Сезанн вступился за Золя, которого одноклассники третировали за бедность и мечтательность. На следующий день Эмиль принес своему защитнику корзинку яблок. Как же божественно они пахли...
Сезанн вдохнул всей грудью запахи осеннего сада, ворвавшиеся в окно, и прикрыл глаза...
Отец Золя, инженер, руководивший когда-то постройкой плотины и канала для орошения прованских полей, умер рано, оставив семью в нужде. Помыкавшись несколько лет в Эксе, куда забросила их отцовская служба, Эмиль с матерью и дедом вернулись в Париж. Уезжая, Золя взял с Поля слово, что и друг тоже обязательно приедет в столицу.
Вдвоем-то они уж непременно покорят Париж своими талантами: Эмиль — литературным, а Поль — художественным. Чудесная книга, которую напишет Эмиль, а Поль украсит прекрасными иллюстрациями, уже рисовалась им в юношеских мечтах.
Бедный отец... Разве мог он подумать, что настанет день, ну вот хотя бы такой, как сегодня, и тот, кого он считал «бездельником» и «рванью», станет известнейшим писателем, богачом, владельцем роскошного поместья Медан, в котором собирается цвет французской литературы? А сын Луи-Огюста будет уныло проживать отцовское наследство в ветшающем Жа де Буффане....
Бедный отец... С какой наивной хитростью он старался направить бурный поток, уносивший сына в неизвестность, в верное русло с надежным куском хлеба.
Не согласившись отпустить Поля в Париж, он все же позволил ему устроить в доме мастерскую и даже разрешил прорубить в ее стене дополнительное окно, неисправимо изуродовавшее внешний вид старого дома. Даже предложил ему расписать панели в столовой — «если парню так нравится, он может разрисовать хоть весь дом» — и часами безропотно позировал сыну, когда тому пришла фантазия написать портрет родителя...
Но все было напрасно. Возвращаясь вечерами с лекций в Эксском университете, Поль часами перечитывал письма Эмиля или строчил ему ответные послания. Юриспруденция, которую он должен был изучать на студенческой скамье, не шла ему на ум.
В итоге весной 1861 года билеты в Париж все-таки были куплены — для самого Поля и для его отца: Луи-Огюст решил самолично выяснить, сколько денег нужно парню, чтобы не голодать, но и не подкармливать всякую шваль, а заодно разведать, почем нынче в столице картины.
Полученные сведения немного его успокоили: ста пятидесяти франков на жизнь одинокому холостяку должно было хватить с лихвой, а любой из художников, получивший диплом парижской Школы изящных искусств, мог рассчитывать на приличный гонорар за свои полотна. Конечно, для этого следует потрудиться, но Поль, слава богу, кажется, не ленив: сутками простаивает за мольбертом, а шумные компании обходит стороной. Хоть что-то путное отцу удалось в него вложить... С этими мыслями Луи-Огюст и отбыл восвояси.
...— Скажи мне хотя бы одно: Малыш здоров?
Ласково кивнув, Сезанн похлопал мать по руке. Не стоит говорить ей обо всем сейчас. Долгие годы Элиза Сезанн лелеяла свою веру в сына и наперекор всему твердила, что рано или поздно он вернется из Парижа «на коне». Но Поль всякий раз приползал в Экс побитой собакой. Что. если и в этот раз ничего не выйдет?
Бог его знает, кто такой этот Воллар и что у него на уме... Одно ясно: если парень держит лавку на улице Лаффит, значит, рассчитывает на многое. Именно на этой улице расположена галерея знаменитого Дюран-Рюэля, торговца, первым начавшего покупать картины импрессионистов. Но в таком случае Воллару должно быть известно и то, что тот же Рюэль упорно уклоняется от приобретения полотен Сезанна, считая их слишком рискованным товаром. Неужели этот парень смелее Дюран-Рюэля? Что ж, тогда он, видно, ждет такой же отчаянной решимости и от самого Сезанна...
Вот только стоит ли художнику на старости лет снова «дразнить гусей»? И Поль неуверенно покачал головой...
— Никогда твоему отцу не хватало смелости признать правду! — Ортанс ворчала уже третий день подряд, с тех пор как узнала об отправленном сыном письме. Но Поль-младший, давно привыкнув лавировать между отцом и матерью в их бесконечных разногласиях, только дипломатично покашливал в ответ.
— Семнадцать лет, почти семнадцать лет он прятал меня от родных, как будто я жаба, которую стыдно взять в жены!
Поль-младший вздохнул. Что ж, если матери пришла фантазия вспомнить всю историю ее непростых отношений с отцом, то ему следует набраться терпения.
Когда девятнадцатилетняя натурщица Ортанс Фике впервые переступила порог мастерской художника, тому уже сравнялось тридцать.
