Но с той самой секунды, как он увидел на лестнице Амбруаза Воллара, Поль сразу и безоговорочно поверил: этому господину под силу исполнить его наивную детскую мечту.
Четверть часа спустя, проводив рассыпавшегося в благодарностях Малыша, мсье Воллар запер дверь и медленно обошел свой магазинчик. Пять лет назад, приехав во Францию из ее далекой колонии — с острова Реюньон, затерявшегося неподалеку от Мадагаскара, он, двадцатитрехлетний сын нотариуса, должен был изучать право. Но вместо этого принялся торговать живописью.
Почему среди множества способов делать деньги в Париже он выбрал именно этот? Воллар и сам не мог бы ответить внятно. Может быть, потому что в этом сухопутном городе он, выросший у моря мальчишка, уютнее всего чувствовал себя на набережной?
Как раз там, где на художественных развалах были выставлены в бесконечных витринах сотни картин и гравюр...
Присев на корабельный рундук, стоявший в дальнем углу комнаты, мсье Воллар задумчиво провел ладонью по его шершавой крышке. Этот рундук, доверху набитый отличными флотскими сухарями, он купил по дешевке про запас. Купил в тот день, когда, прослужив два года в захудалой художественной галерее, решился наконец пуститься в самостоятельное «плавание». И хотя новое дело, подобно морской пучине, поглотило его скудные сбережения, так и не принеся прибыли, но по крайней мере у него есть еда на первое время... Однако нюх, острый нюх на добычу, унаследованный от беспокойных предков-креолов, подсказывал Воллару — прибыль должна быть.
Только нужно верно вычислить в бурном море искусства координаты своего собственного «острова сокровищ». И вот уже третий год подряд он упрямо искал этот остров...
И все-таки иногда его охватывала робость. Такая, как неожиданно нахлынула сейчас. Аренда этого магазинчика и так поглощает большую часть его скромных доходов. Выставка Ван Гога, устроенная им в июне, почти ничего не принесла. А ведь для новой экспозиции надо будет потратиться на багет, на подрамники... Сын художника сказал, что большую часть своих работ отец смолоду привык хранить в свернутом виде — так их удобнее было таскать по вечно сменяемым Сезанном дешевым квартирам…
Почему он вообще уверовал, что именно этот художник, которого он даже ни разу не видел, станет тем самым сказочным «островом»?
Что Воллар знает о Сезанне? Что истории о его скандальных выходках прошлых лет, вроде «горшка с дерьмом», который раздосадованный очередным отказом Поль посулил чопорному Салону, стали притчей во языцех? Что несколько эксцентричных коллекционеров, подобных Виктору Шоке и Гюставу Кайботту, считают картины Сезанна жемчужинами своих коллекций? Что уехавший на остов Таити Гоген и застрелившийся пять лет назад Ван Гог прославляли Сезанна как своего учителя и предтечу нового искусства? Что полотна его нынче идут практически за бесценок? Что среди художников его поколения Сезанн — единственный, кто до сих пор не имеет собственного торговца?
Да, все это так. И Амбруаз тысячу раз повторял себе все эти резоны. Но в глубине души он знал, что построил свой расчет вовсе не на них.
Все дело было в том, что ему самому до смерти нравились эти полотна с их наклонившимися от ветра домами, длиннорукими купальщицами и сине-красными яблоками. А еще Воллар никак не мог забыть одного стекольщика...
В тот день двадцатитрехлетний Амбруаз впервые увидел «Берега Марны». Картина стояла в витрине крошечной полутемной лавки, где торговали красками и с хозяином которой, добряком и чудаком папашей Танги, неудачливые художники, в числе которых был и Сезанн, частенько расплачивались своими полотнами.
Пораженный открывшимся ему зрелищем, Воллар стоял у витрины, не решаясь дать отповедь некоему господину в котелке, самодовольно злословившему поблизости о «негодяе, намалевавшем эту мазню».
«А я, сказать по правде, порыбачил бы на таком бережке», — вдруг мечтательно и смущенно вымолвил проходивший мимо стекольщик. И, перебросив с плеча на плечо мешок со своими инструментами, тотчас пошел дальше...
Спустя два года, когда на знаменитом аукционе распродавали коллекцию скончавшегося чудака Танги, Воллар купил сразу пять «сезаннов», отдав за них все свои сбережения — девятьсот два франка. А вскоре после этого принялся разыскивать адрес художника.
...Зеленые и голубые, фиолетовые и терракотовые, персиковые и апельсиновые раскатанные холсты, струясь между пальцев Сезанна, как волны, заполняли собой мастерскую. И захлестывали, захлестывали с головой бурей воспоминаний.
Портреты Ортанс...
Ортанс в зеленой шляпе, Ортанс в полосатой юбке из тафты, что подарил ей муж... Ортанс в пелерине… Она же в платье и с волосами, распущенными до плеч… Ортанс в оранжерее. Чтобы содержать на свое холостяцкое «пособие» жену и сына, приходилось экономить на всем, и натурщицы стали Сезанну не по карману... Вот так и появилось у Поля множество портретов жены. Но глядя на них сейчас, он вдруг понял, что не может вызвать в памяти живых черт Ортанс, не может вспомнить ее лица, тепла ее тела... Только портреты, портреты, портреты, в лабиринте которых он навсегда потерял ту доверчивую девушку, что когда-то вернулась в его мастерскую за своей забытой шляпкой.
Да, Ортанс была прекрасной натурщицей, настоящей профессионалкой.
