Я поступил в ЛГИТМиК, и это был невероятный праздник!
— Кто был вашими однокурсниками?
— Света Письмиченко, она играла водителя трамвая, подругу героя Сергея Бодрова-младшего в культовом фильме «Брат». Жора Траугот, его отец и дядя — знаменитые художники Трауготы. Жора потрясающий был парень, мы вместе потом играли на сцене Театра Ленсовета.
— Но, как я понимаю, вам не удалось доучиться на первом курсе?
— У Игоря Владимирова я отучился всего год. Окончил первый курс очень хорошо, у меня все получалось. Я был его любимчиком.
По задумке Владимирова, я должен был уже со второго курса играть на сцене Театра Ленсовета. Казалось, вся жизнь впереди уже расписана. Но... судьба внезапно сделала крутой разворот. Меня призвали в армию.
Игорь Петрович лично ездил в военкомат, чтобы отбить меня от службы. Там познакомился с военкомом, вызвал меня в кабинет, вручил письмо от Театра Ленсовета: «Все будет хорошо. Тебя ждут в военкомате». Я приехал, отдал это письмо полковнику. Тот пожал мне руку и сказал: «Раз такие люди нужны советскому театру, оставайся пока, учись. Приду в театр, буду смотреть на тебя на сцене, получать удовольствие». Но в военкомат неожиданно заявилась городская проверка. И я загремел в Туркестанский военный округ.
Нас, студентов-первокурсников, 120 человек в поезде ехало, большинство гуманитарии. Контраст между прежней жизнью в институте и учебкой в Теджене был страшным. Непередаваемое ощущение, когда ты после белого рояля в танцевальном зале, педагога, который говорит: «Мальчики, помните, что вы гусары!», вдруг оказываешься в учебке, где было 10 процентов «допустимой» смертности. Песок, жара, отсутствие воды, муштра... А потом был Афганистан. Когда там оказался, уже шли настоящие бои. Я не люблю об этом вспоминать, одно скажу: стрелять мне приходилось...
— Кошмар!
— Ну, кошмар не кошмар, мы дети детей войны. Были какие-то недоборы в армии, поэтому забирали из институтов. Все в жизни не просто так. В результате каких-то событий, которые происходят в нашей жизни, мы получаем жизненный опыт. Видимо, мне нужен был именно этот...
— Когда вы вернулись, вы попали опять на первый курс?
— Нет, я должен был вернуться на второй. Попадал к Владимиру Викторовичу Петрову, потрясающему педагогу, но у меня были сомнения, к кому идти. Я не знал, что потом все мои однокурсники, в том числе и Жора Траугот, вернутся именно к Петрову, так как я чуть раньше пришел.
Однажды на Моховой встретил своего приятеля. Как сейчас помню, это был какой-то праздник, я еще форму не снял. И он меня отговорил: «Ты что! Надо идти к Додину. Он впервые самостоятельно набирает курс. Это будет невероятно!»
И я пошел показываться на курс ко Льву Абрамовичу Додину. Опять все заново: читать, танцевать, петь. Подготовил какой-то материал, но уже серьезный, не как тогда, после школы. Я станцевал «Барыню», прочитал отрывок из Анри Барбюса. Вдруг почувствовал, как соскучился по институту. И мне польстило, что Додин одного меня взял из всех, с кем я пришел к нему на показ.
Столько, сколько дал мне Додин, не дал никто. Мне по сей день это помогает. Лев Абрамович — мой большой учитель. Больше, чем он, никто разоблачить не может. Он настоящий камертон. И если в какие-то моменты верил в меня, это давало мне основание верить в себя тоже. Он был скуп на похвалу, мог сказать, например, так: «Понимаю Сидихина... понимаю...» И когда ты слышишь эти слова, влетаешь на Моховую самым счастливым человеком.
Лев Абрамович нам, своим ученикам, посвящал очень много времени. А сколько невероятной энергии он в нас вкладывал! Это великий, талантливейший человек.
— А какой Додин поставил на вашем курсе дипломный спектакль?
— Это был трифоновский «Старик». Потрясающая, конечно, работа была над «Стариком», невероятно интересная. Два года репетировали. Мы даже ездили на Дон, жили в палатке, собирали фольклор, читали письма. Я ездил по Ростову, беседовал с историками, которые мне доставали документы, нигде и никогда не публиковавшиеся, даже письма Ленина.
