И все равно я была потрясена, когда попала в их магазины. У меня снесло крышу от изобилия всяких жевак, джинсов, кроссовок. Денег особо не было, но всего хотелось. Когда мы вернулись в Москву, я недели две не могла прийти в себя. И не хотела на улицу выходить, потому что меня обуяло разноцветье. Такой перелом произошел в сознании. Я была шокирована.
— Получается, что богатство выбора — это не всегда хорошо?
— Мы же все вспоминаем, все, кто жили в СССР, как раньше было здорово и просто. Подруга моя любит рассказывать, как добыла однажды зимой чугунную ванну и два батона венгерской колбасы: «Иду я по улице, веревку прицепила и тащу ванну по тротуару. Снег же не убирали. Колбасу внутрь закинула. Иногда присаживаюсь на ванну, еду по льду как на санках и думаю, что по очкам выигрываю у мужа. Что он может противопоставить моей ванне и венгерской колбасе? Какие достижения?» Эти маленькие радости делали человека счастливым. Моя подруга еще две недели чувствовала себя чемпионкой, когда всем хвасталась своей добычей.
— Сейчас хвастаются брендовыми шмотками, дорогими автомобилями или просто размером банковского счета.
— Нет, молодежь меряется количеством мозгов. Смотришь на них и удивляешься. Друг моего сына, семнадцатилетний, учится в летном колледже. На летчика. И знает, куда он пойдет дальше. Почти все ребята говорят на иностранных языках.
Вчера слышу — Ваня разговаривает по-английски по телефону. Когда он положил трубку, спросила:
— Ты с Настей, что ли, говорил?
— Нет, с подружкой. Она в Москве живет. До этого ездила в Америку, тоже там училась, — как будто это само собой разумеется.
Сколько раз видела в аэропорту, когда пила кофе: подростки приходят в кафе и давай болтать по-английски! Время от времени переходя на русский, когда кто-нибудь звонит.
— Это рисовка?
— Я спрашивала Ваню:
— Это выпендреж у вас такой?
— Ну, отчасти да, но с другой стороны, просто прикольно.
Мне тоже всегда нравилось приезжать во Францию. Выходишь из самолета, кругом все говорят по-французски, а такое ощущение, словно ты у себя в Химках, ничего не изменилось. Потому что я говорю на французском и все понимаю. И это классно. Конечно, детям в кайф переходить с языка на язык.
— Ваня учится в какой-то особой школе?
— Он учился в Англии, там же, где и Настя. Четыре года, до недавнего времени. Это не я устроила — его папа. Я-то против была!
Но ребенка надо отпускать. Один мой приятель, взрослый дяденька пятидесяти лет, мне сказал: «Я тоже от родителей ушел в семнадцать. Ну, как-то косо, криво жизнь прошла, но ведь выжил!»
— Я думала, вы уже перебороли этот материнский страх. В свое время рассказывали, как отправляли Настю за границу.
— А как его можно перебороть? Тем более что Ване было двенадцать.
Это по-настоящему серьезная проблема — как взрослой матери отпустить детей и как без них оставаться. У психологов она называется синдромом опустевшего гнезда. Причем возраст ребенка не имеет значения. Одинаково тяжело и когда ему двадцать лет, и пятнадцать.
Оказалось, что борьба с этим синдромом происходит путем возвращения к собственной матери. Не скажу, что Лариса Ивановна была против, но не очень радовалась. Немного сопротивлялась первое время. Никто же не ожидал, что для меня это станет необходимостью. Объединение с собственной матерью существенно выручает в такой ситуации.
— Вы ведь много лет жили раздельно?
— Конечно, у меня была семья, дети. А тут я вернулась обратно. Но это вселяет надежду, что мои дети тоже ко мне когда-нибудь вернутся. Может, и внуков принесут. Что тоже хорошо.
Так вот, изобилие, с одной стороны, это тяжело. Но с другой стороны, человек ко всему привыкает. Только к холоду не может. Ко всему остальному — легко. И мы привыкаем к тому, что дети уезжают, а потом к тому, что возвращаются обратно. Мать тоже ко мне привыкает. Такой круг жизни.
— В эпоху потребления всего и вся у человека гораздо больше искушений и поводов для огорчения. Вам в этом смысле, наверное, проще. А как быть тем, у кого элементарно не хватает денег на красивую одежду и вкусную еду?
— Ну, я же тоже не хожу каждый день в дорогие бутики. Потому что просто абсурдно покупать футболку за тридцать тысяч рублей. Даже не потому что цена нереальная, а потому что эта футболка развалится после нескольких стирок. А вот те туфли, которые мы покупали тридцать лет назад, стоят у меня до сих пор. Им ничего не делается.
