Мама переехала в Цугольский дацан на заработки. Нас поселили в землянке размером два с половиной на три с половиной метра. Мама работала по двадцать часов в сутки — и на руднике, и на кирпичном заводе. Было тяжелое послевоенное время, голод чудовищный. Я оставался дома один, ждал ее, научился жарить оладьи. Мне, мальчишке, хотелось побегать с ребятами на улице.
Однажды заигрался, мама вернулась с работы, а я не успел подогреть для нее хлеб, что-то приготовить. Она пришла уставшая, голодная, ничего мне не сказала, только посмотрела с укоризной. Сама кинула на сковородку корку хлеба, налила в кружку простой кипяток и стала пить, а у меня из глаз покатились слезы. Стоял онемевший: что же я наделал?! Мама отбросила косу за спину, увидела, что сейчас разрыдаюсь: «Ладно, Шурка, не переживай, завтра все приготовишь. Где наша балалайка?» Я достал балалайку, мама ее настроила. Никогда не забуду частушку, которую пропела: «Ой, горькая я, зачем на свет родилася, была бы я стеклянная, упала б да разбилася».
— Давай попоем?
— Ну давай!
Она всегда побеждала усталость песней. Это передалось и мне: когда случаются несчастья, начинаю напевать какую-нибудь мелодию и становится легче, словно груз спадает с плеч.
Земляной пол нашего жилища был прикрыт досками. Когда мама заболевала, говорила: «Шурка, у меня, наверное, температура». Приносила ведро воды из колодца, грела, брала тряпку и в нижней рубашке начинала мыть пол. Я сидел на кроватке, задрав ноги. Пол был крашеным, краска постоянно отколупывалась. Мама брала тесак, обливала пол горячей водой и долго скоблила доски. До сих пор в ноздрях стоит запах того дерева. Пот с нее катился градом, но утром просыпалась совершенно здоровой. Всегда побеждала горести, болезни и научила этому меня. Я был единственным сыном, старшая сестра умерла от голода во время войны.
Отца у меня не было с четырех лет, родители разошлись. Что между ними случилось — не знаю по сей день. Когда стал взрослым, сойдя на берег после очередного рейса, решил съездить к отцу. У меня выдалось несколько свободных месяцев. Он тоже жил в Забайкалье, в селе Шишкино, держал пасеку. Его женщина, представившаяся тетей Олей, отнеслась ко мне крайне ревниво. Комната у них была небольшой, сидели с отцом за столом, разговаривали. Тетя Оля лежала на кровати, отвернувшись к стене. Делала вид, что спит, на самом деле прислушивалась. Не разобрав, о чем шепчемся, проворчала:
— Ну скоро вы там закончите? Пора ложиться!
Отец встал:
— Пойдем, Шурка, в лесу погуляем.
Вышли на крыльцо, я спросил:
— Батя, что произошло у вас с мамой? — И он вдруг заплакал. Я его обнял: — Бать, ну что ты! Все в жизни случается.
— Спасибо, что понимаешь!
Так я ничего и не узнал, родители унесли свой секрет в могилу. Они были очень разными: батя — мягкий, мама — твердая и несгибаемая. Она так и не устроила свою личную жизнь, боялась задеть мои чувства. Случились в ее жизни два-три пришлых мужика, но когда те начинали обижать ее или, не дай бог, меня, мама их тут же выгоняла. Так и осталась одна.
