И неловко: март месяц, середина Великого поста, а у меня — утка. Почти все постятся, но успокаивают: «Леночка, не волнуйся — вон грибки, капустка, хлеба ржаного дай побольше...» Утку, конечно, под водку слопали за милую душу.
Многие из нас едва сводили концы с концами, но жили весело, а самое главное — много общались. Нас тянуло друг к другу, и мы старались не пускать советскую власть в свою жизнь.
«Тебе пора рожать», — повторял Андрей. Я приближалась к тридцатилетию, а забеременеть не получалось. Однажды он пришел и сказал, что договорился с доктором, специалистом по бесплодию. Я отказалась: «Не хочу. Как Бог даст, так и будет».
И оказалось, что уже была беременна. Родила Аглаю в тридцать один год.
Я была без памяти влюблена в свою дочь. Это был абсолютно солнечный ребенок. Утром она вскакивала в кроватке и, сияя безмятежной улыбкой, кричала: «Мама, я проснулась!» Это означало: «Идите скорее меня любить!»
Всему лучшему в жизни меня научили дети. Когда переживаешь их проблемы, болезни, неудачи, по-другому начинаешь смотреть на собственную жизнь и ценить то, что тебе дано.
Когда Глане исполнился год, мы наконец получили квартиру, тут же ее обменяли и переехали на Никитский бульвар. Мы договорились, что в нашем доме не будет ничего, что напоминало бы о трех вещах: кино, театре и советской власти. Никаких афиш — ни театральных, ни киношных. Будем «косить» под обстановку квартиры дореволюционного профессора университета.
Постепенно мы ее так и обставили.
Андрей был опытной нянькой, отпускал меня на гастроли и на съемки. Прожили мы там два года, как-то перед Пасхой я пекла куличи, вдруг звонок в дверь. Открываю — стоит Дуня с узелком в руке. Пришла к нам жить.
Поселили ее в одной комнате с нашей Аглаей. Кровать пришлось купить двухэтажную: две не помещались.
Дуне исполнилось тогда тринадцать. Я понимала с первого дня знакомства, что она неординарный ребенок, умна и продвинута. Она была интересна окружающим даже в шесть лет. Вечерами, уложив Гланьку спать, мы с ней засиживались за разговорами. Дуня тогда писала замечательные стихи. Мы показывали их профессиональным поэтам — Александру Кушнеру, Белле Ахмадулиной, они предрекали ей серьезное будущее.
А потом какой-то ее молодой человек объяснил Дуне, что стихи вторичны, подражательны. Как мы с отцом ни старались убедить, что индивидуальность непременно придет с опытом, все было бесполезно, пятнадцатилетняя максималистка отвечала: «Не хочу быть вторичной». И поэзию бросила.
Андрей целый год писал пьесу «Родненькие мои». Наконец поставил финальную точку и говорит: «Девки, надо отметить».
А денег — ну нету. У меня в кошельке рубль. Дуня собрала всю мелочь, которая у нее была. Аглая побежала и принесла копилку, она тогда прочитала «Пеппи Длинныйчулок» и мечтала о собственной лошади. В общем, собрали.
Андрей сходил в магазин, купил бутылку дешевого портвейна, и мы с ним отпраздновали окончание работы.
Дети подрастали, и неизбежно возникали проблемы переходного возраста. Порой я приходила в ужас: мне казалось, что у ребенка едет крыша. Они становились невыносимыми, я их просто не узнавала.
Андрей был в отъезде, Глане посреди ночи позвонил кто-то, и дочь стала собираться. Я возмутилась, запретила, потом просила, умоляла — ничто не могло ее остановить. Я поняла, что если сейчас лягу поперек двери, она через меня перешагнет и умотает. Так и случилось.
Дуня однажды сообщила, что едет дневным поездом в Питер к подруге Маше Авербах.
Когда вечером мы позвонили Маше, выяснилось, что она впервые об этом слышит — Дуни нет и не было. Что делать, куда кидаться? Андрей стал обзванивать питерских друзей, дозвонился до Семена Арановича. Было шестое ноября, в этот день опубликовали указ о Государственных премиях, одну из которых дали Арановичу за прекрасный фильм «Торпедоносцы». По этому поводу у Семена сидели за столом человек пятнадцать гостей, но он их тут же бросил и полночи объезжал больницы, морги и милицейские отделения. Позвонил в пятом часу утра: «Среди умерших, пострадавших и задержанных ее нет — это уже неплохо...»
А в девять позвонила Дуня. Она потом призналась: ездила выяснять отношения с молодым человеком, но не сказала нам, боясь, что не отпустим.
