Помню, у нас на кухне долго стояла полная бутылка «Кьянти» в плетеной корзиночке, кто-то приделал к ней лампочку, получился вполне симпатичный предмет интерьера. И вот однажды пришли друзья, выпили, но градуса не хватило. И тут папа произнес ставшую легендарной фразу: «Друзья, давайте выпьем лампу!»
Родители обожали накрыть стол, назвать гостей, чтобы было шумно, весело. Те, кто бывал у нас дома первый раз, поражались тому, что отец абсолютно все ел с хлебом: пельмени, лапшу, плов. Такой вот отголосок военного детства. И при этом он никогда не испытывал проблем с весом. Был худым, подтянутым. Думаю, что папа очень много энергии терял во время репетиций и спектаклей, набрать лишнего жирку просто не удавалось. Он наворачивал полную тарелку макарон, заедал хлебом и улыбался: «Зачем считать калории?
У меня в театре столько физкультуры, на всех хватит».
Отец вообще был физически развит, в молодости занимался конным спортом, в фильме «Достояние республики» сам делал трюк на лошади, в теннис любил поиграть, когда время позволяло. Все старался делать мастерски, это вообще очень важная черта его характера — в любом деле добиваться профессионализма. Когда в качестве режиссера ставил свой первый спектакль «Сирано де Бержерак», пригласил призера чемпионата мира и Олимпийских игр Давида Тышлера, чтобы тот обучил актеров фехтовальным приемам.
Жизнь отца была настолько напряженной, что моим воспитанием занимались мама и бабушка, а папу я видел в основном в промежутках между репетициями и спектаклями или во время отпусков, когда вместе ездили отдыхать.
Помню, как мы с ним отправились в Крым на машине, — маму сильно укачивало, и она предпочитала летать самолетом. Я лежал на заднем сиденье, смотрел через окно на небо, кроны деревьев и был абсолютно счастлив.
Однажды папа вызвался помочь мне написать сочинение на тему «Что бы я сказал Владимиру Ильичу Ленину, встретив его на улице».
— Представь, Вовка, — сказал он, — идешь ты, а навстречу тебе — Ленин. И ты ему говоришь: «Владимир Ильич, хочу построить завод или фабрику...»
— Папа, что я ему могу рассказать? Он так давно умер и ничего про нашу жизнь не знает.
— А ты подумай, развивай фантазию.
Когда через полчаса отец вернулся в комнату, я спал. Передо мной на столе лежал лист бумаги, на котором была написана первая фраза: «Владимир Ильич, за время вашего отсутствия в гробу...»
Папа хохотал в голос и больше меня не мучил. Он вообще не очень-то интересовался вопросами воспитания. Вот его отец был, по словам бабушки Доры, большим докой по этой части. Вместо того чтобы отругать сына Игоря за непослушание, пошел на улицу Горького в студию грамзаписи и записал «звуковое письмо». Дома включил граммофон, сделав вид, что это радио. В комнате раздалось: «Говорит станция Коминтерна. Мы начинаем передачу про мальчика Игоря Квашу, который плохо себя ведет, не ложится вовремя спать и отказывается есть». Дед подговорил знакомых, они после «передачи» стали звонить и рассказывать, что слышали ее.
Папа поверил, решил, что вся страна теперь знает про его «художества», и долго ходил тише воды ниже травы. Однажды не удержался и спросил Дору: «А Сталин в Кремле тоже про меня слышал?»
Отец по натуре был очень увлекающийся человек. Одно время вместе с друзьями-художниками ездил по российским захолустьям фотографировать полуразрушенные деревянные дома. Оттуда же притащил резные наличники потрясающей красоты и сложил в гараже, так и не смог придумать им применение. Лампы старинные ему нравились, пепельницы, чернильницы. Очень дорожил подарком Виталия Яковлевича Виленкина — это был хрустальный стакан с надписью «За веру, царя и Отечество».
Собирал антикварную мебель — комоды, диваны.
Узнав от знакомых, что кто-то «достал», например, румынскую стенку и собирается выкидывать старую мебель, тут же шел смотреть. Если глянулось — немедленно покупал, у нас в доме до сих пор нет ни одного современного предмета интерьера. Но и расставался с вещами легко. Однажды я нашел на помойке очень красивое старинное кресло, самостоятельно отреставрировал и поставил в свою комнату. Уехал отдыхать, возвращаюсь — кресла нет. Жутко разозлился:
— Пап, где мое кресло?
— В театре. Прости, сын, но теперь это трон короля Людовика. Реквизит для «Мольера».
Я, конечно, смирился. В общем, благодаря отцовской любви к старинным вещам с конца девяностых годов профессионально занимаюсь реставрацией, только не мебели, а классических старинных автомобилей.
Еще в тридцать пять лет папа начал рисовать.
