— Съезжу к Таньке в Москву, посмотрю, как она там.
Вечером вернулся, и так чуть не каждый день. Не мог без мамы.
Смерть Хайта и Горина в 2000-м отца просто подкосила. Для него люди всегда были главной ценностью, а их уход — самой большой трагедией.
Его многие узнавали на улице, просили сфотографироваться, дать автограф, он никому не отказывал. Даже когда поклонники вели себя назойливо или были не совсем трезвы.
Если бы не человеколюбие, отец не смог бы четырнадцать лет работать на программе «Жди меня». Он переживал каждую историю людских встреч и расставаний. «Актерство здесь просто невозможно, — признавался отец. — Когда идет такая подлинность, есть только одна задача — как поддержать, обогреть, обнять человека.
Как погладить ребенка. Если это актерство — то не пройдет. Порой я не могу сдержать слез. Когда мне чеченский мальчишка рассказывает, как убили его папу и маму, и я представляю, через какой ад он прошел, теряю контроль над своими реакциями».
Во время эвакуации в Сибири произошла история, во многом определившая мировоззрение отца. В самом начале месяца они с Дорой нашли на улице чужие продуктовые карточки. Казалось бы, вот повезло: можно получить хлеб, масло, крупу, но бабушке такое и в голову не пришло. Она разузнала адрес владельцев карточек и, взяв сына за руку, пошла отдавать найденные сокровища. Папа на всю жизнь запомнил, как плакали эти люди от счастья. «Вот тогда, — говорил отец, — я понял, что чужого горя не бывает».
Помню кадры «Жди меня», когда отец отворачивался от камеры, чтобы зрители не видели его слез, просил режиссера не снимать его в этот момент. Ему говорили: «Уходи, передача тебя погубит» — но он и слушать не хотел, для него работа была основой существования.
Болезнь прогрессировала, и в последний год папа сильно сдал. Ему произносить на сцене реплику или монолог, говорить текст перед камерой — а он не может, задыхается. Или назначат съемки передачи, а у него нет сил с кровати подняться, в такие дни он ужасно переживал, считал, что подводит людей.
Мама к тому времени тоже стала сильно болеть, ходила с трудом. Врачи диагностировали заболевание позвоночника, сказали, что надо как можно скорее делать операцию, лучше всего в Израиле.
Родители поехали в Иерусалим. Весь месяц, пока мама лечилась, папа жил в гостинице при больнице. Чувствовал себя плохо, без конца кашлял, задыхался, но все равно каждый день, независимо от своего состояния, часами сидел в палате.
Когда вернулись в Москву, он договорился со знакомым таксистом, чтобы тот каждое утро отвозил маму на работу. Она жутко сопротивлялась:
— Игорь, это неприлично, это дорого. Я, конечно же, хочу заниматься любимым делом, но моя зарплата меньше, чем ты платишь шоферу.
— Танечка, деньги — не самое главное.
Папа понимал ее как никто другой. Он сам тяготился бездельем, занятость, нужность людям его поддерживали.
В мае прошлого года отец почувствовал себя совсем плохо. Мама в это время лежала в больнице. Позвонил мне:
— Приезжай, у меня приступ.
— Только вызову «скорую».
— Не надо, Аврамов уже едет.
Леонид Аврамов — врач, работает в больнице на Мичуринском проспекте, папин близкий друг. Познакомились они еще в эвакуации детьми, учились в одном классе, однажды вместе сбежали на фронт, но их сняли с поезда и вернули домой. С тех пор и дружили.
Лелик примчался из клиники на «неотложке» почти одновременно со мной. Когда папу увозили, я был в шоке, так ужасно он выглядел. На следующий день разговаривали с Аврамовым и он признался: «Боялся, что не довезу».
