И женился только через четырнадцать лет после развода.
Несколько лет назад его не стало, и сегодня, поминая в храме близких, после папы и мамы третьим я пишу его имя. А в каждой вечерней молитве прошу: «Сашенька, прости, если в чем была не права».
Ну вот, на моих глазах уже и слезы... Нужно уходить от грустной темы и вспомнить о чем-то веселом... О поездке на фестиваль в Грецию!
Это было в 1968 году. Со вторым мужем Борисом Якобсоном мы уже лет пять жили вместе — в квартире, полученной мной благодаря министру культуры Екатерине Фурцевой. Павлик оставался у бабушки с дедушкой. Накануне его поступления в школу я только заикнулась родителям: дескать, хочу забрать сына в Москву, найму няню — и встретила бурный протест: «Ни в коем случае! Вы с Борисом вечно заняты — кто поможет мальчику справляться с новыми нагрузками? Кто будет следить, чтобы он вовремя питался? Чужой человек?»
Как только выдавался свободный день, я летела в Горький. Везла целый чемодан игрушек, книжек. В другом — подарки для мамы и папы. Без хвастовства скажу, что мои родители щеголяли в таких обновках, каких в Горьком ни у кого не было. Сама я тоже одевалась как подобает «звезде».
Одной из первых в артистической среде купила норковую шубу в пол, в шкатулке лежали сережки с бриллиантами, кольца с изумрудами и сапфирами. Так что на кинофестиваль в Афины отправилась во всеоружии. И в замечательной компании талантливейшего актера и самобытнейшего человека Бориса Федоровича Андреева. Он действительно был уникальной личностью. Всю жизнь занимался самообразованием, перечитал тысячи книг. Знаток философии, астрономии, литературы, своими знаниями в этих областях поражал даже профессионалов. А в быту, в дружбе был сама простота и доброта. Каждое утро начиналось с того, что Борис Федорович стучал в дверь моего гостиничного номера: «Хитюля, завтракать!»
Я приходила и видела, что на столе уже стоит огромная дымящаяся кружка с кофе (где-то рядом остывал неизменный спутник всех тогдашних «звезд» — кипятильник), на тарелке — кусочки сыра, колбасы и ломти черного хлеба.
Провизию Андреев привез из Москвы, набив ею полчемодана. Обедали и ужинали мы в ресторанах. Но что там подавали? Трепангов, омаров, миног, устриц. Я наслаждалась деликатесами, а Борис Федорович страдал.
На пятый день «бескормицы» посол СССР в Греции Николай Иванович Корюкин и его супруга Александра Ивановна решили узнать, нравится ли нам устроенный греческими коллегами прием.
— Все замечательно! — заверила я. — Принимают на высшем уровне, номера в отеле роскошные, и питание — прекр...
— А вот про питание, Хитюля, скажу я, — пробасил Андреев. — Тебе оно, может, и подходит: тяп-тяп клювом — и сыта, а мне все ваши салатики — как слону дробина. Хочется уже чего-то фундаментально поесть: борщечка, щец, кусок мяса с картошкой.
— Нужно организовать обед, — озабоченно говорит Александра Ивановна.
— Да уж, и поскорее, а то я с голоду за вас примусь, — Борис Федорович, хитро прищурившись, осматривает посольскую супругу с ног до головы. — И начну с самых мягких мест.
В тот же вечер за нами приехал господин Критос, владелец самых роскошных афинских отелей и ресторанов. Я надела маленькое черное платье, лаковые сапоги-ботфорты (последний писк моды!), на шею — нитку жемчуга.
Шубу при входе в ресторан было сняла, но оказалось, что гардеробы даже в самых элитных питейных заведениях Греции не предусмотрены. Борис Федорович как галантный кавалер вызвался донести ее до обеденного зала, но, проследив взглядом за парой следовавших в том же направлении дам — в норковых манто и палантинах, — предложил: «Давай-ка, Хитюля, я тебе шубу на плечи накину. Войдешь как королева — ни у кого такой длинной, как твоя, нет».
Нас усадили во главе поставленного буквой «П» стола, а рядом господин Критос водрузил красный — с серпом и молотом — флажок на подставке: дескать, пусть видят, кого я сегодня принимаю — гостей из Советского Союза!
Андреев тут же принялся за еду — знай себе наворачивает.
А переводчик (в «толмачи» нам дали японца, много лет женатого на нашей соотечественнице-сибирячке) все угощает и угощает: «Болиса Федоловиса, вы исе это поплобуите, и вон это...»
Смотрю, лицо у Андреева порозовело, грудная клетка расправилась. «Слава богу, — думаю, — хоть поест мой Илья Муромец вдоволь».
В разгар застолья в дальнем углу зала раздвинулась стена и вошел мужчина. В элегантном костюме, приземистый, но стремительный. В сопровождении четырех амбалов охранников прошествовал мимо нашего стола быстрым шагом, успев, однако, зацепить взглядом и красный флажок на столе, и мое лицо. У меня тоже глаз-ватерпас — сразу уловила мелькнувшее в позах сотрапезников напряжение. «О, — думаю, — непростой товарищ тут только что продефилировал, совсем непростой!»
Минут через десять идет обратно.
