И действительно, таким счастливым Михаила Александровича я раньше никогда не видел. А мне, приехавшему к роддому с дичайшего бодуна (всю ночь отмечал рождение дочери), дышащему перегаром, выговорил, при том не по-родственному жестко: «Нельзя же так, Сергей! Я все понимаю, но ведь неприлично в роддом таким являться!..» В конце восьмидесятых Ульянов был страшно занят — на трех, четырех, пяти, шести работах, должностях и прочее, и прочее.
Но если выдавалась хоть минутка свободного времени, он приезжал к нам на Делегатскую, чтобы погулять со своей ненаглядной Лизкой.
Память — дело ненадежное. Приведу дневниковую запись, которую я сделал первого апреля 1989 года: «Рано утром приехал Михаил Александрович, хотел перед отъездом в Ленинград погулять с Лизаветкой — но пришла уже ее няня, Вера Николаевна, и Лизка заартачилась: «Хочу гулять с тетей Верой!» Я не знал, куда деться, как выйти из положения — дико неудобно перед Ульяновым. Пошли они гулять, мы с Михаилом Александровичем остались на кухне в неловкости и мраке. Налил ему чаю с лимоном, положил вишневого варенья. Михаил Александрович стал рассказывать о перипетиях в СТД, где он председатель правления, о том, как изменились в последнее время отношения даже в актерском братстве, даже с «братом Иваном» — Кириллом Лавровым, не говоря уж о других.
Сетовал, что день и ночь обивает пороги, прося за того, за этого — прописку, квартиру, дачу, машину, место в санатории, в Доме престарелых, а ничего почти не играет, вовсе не снимается. Что выбил поликлинику для актеров, а министр культуры РСФСР Мелентьев тут как тут: мол, будет наша, минкультовская; что надоело все, срок дотянуть бы только... О каком-то скандале каких-то руководителей творческих мастерских рассказывал... И проч. и проч. Жаль мне его: не с кем поговорить, некуда пойти — при всей его известности, наградах и регалиях. Дома вечные скандалы, грубость, черствость — вчера Алла Петровна хотела из дому уйти, так как, видите ли, разогрела обед, а Михаил Александрович не пришел, как обещал, в четыре, а пришел лишь в девять...
Во как!..»
Бывало, бывало... Алла Петровна, которую я неизменно и искренне называл «моей любимой тещей» в ответ на ее «мой любимый зять», могла быть и черствой, и беспощадной, и капризной... Несколько раз слышал, как Ульянов просил у нее прощения за какую-то свою неуступчивость, пытался наладить отношения, загладить, — но не могу припомнить ни одного раза, чтобы Алла Петровна за что-то, даже когда была очевидно неправа, просила прощения у Михаила Александровича. Могла она его и оскорбить, и обидеть, но упаси господь было кому-нибудь другому плохо сказать про Ульянова: за своего Мишу Алла Петровна могла и глаза выцарапать.
«...Лизка вернулась с гуляния, когда Михаил Александрович уже обувался в прихожей.
Подошла к бедному расстроенному деду, обняла ручонками, поцеловала, подлизываясь, прося прощения, Лиза-подлиза. Дед, конечно, растаял. И совершенно счастливый, укатил в город на Неве».
Когда Лизоньке потребовалась серьезная операция, Ульянов, не раздумывая, записался и пошел на прием к самому Горбачеву. И выбил-таки у него распоряжение о выделении валюты (что тогда было почти невероятно) на операцию в Англии. Ребенок вернулся абсолютно здоровым.
Он звонил ей не просто каждый день, а по многу раз на дню. И поначалу видел толк от появившихся мобильных телефонов прежде всего в том, что можно в любую минуту связаться с внучкой. Фильм «Ворошиловский стрелок» — про Михаила Александровича.
Если бы кто-то сделал нечто подобное с Лизкой, он бы точно его убил. Очень эмоциональный, беспредельный в любви и ярости был человек.
Когда встал вопрос о том, какую фамилию будет носить Лиза, я почти физически ощущал, как мучается Ульянов. Он не знал, с какого боку зайти. Приехал однажды — почему-то мы встретились с ним на улице, а не дома — и уговаривал, просто умолял (я никогда его не видел умоляющим) согласиться на то, чтобы Лизе была дана его фамилия — Ульянова: «Ты молодой, Сергей, у тебя еще будут дети. А у меня больше никого, пойми...» Для него очень важно было продолжение фамилии. И я уступил, не мог не уступить...
Ульянова во времена перестройки и гласности во многом направляла жена.
