Максим Дунаевский: «Миледи едва не рассорила авторов «Трех мушкетеров»

«С Мишей Боярским, как когда-то и с Колей Караченцовым, мы крепко дружим. Всегда друг друга выручаем. Боярский однажды даже срочно, бросив все, прилетел из Петербурга в Екатеринбург, потому что заболела Ирина Понаровская — солистка оркестра, которым я тогда руководил. Я позвонил Мише: «Выручай!» И он через несколько часов уже был в Екатеринбурге. Вот это, я считаю, настоящий дружеский поступок», — рассказывает композитор Максим Дунаевский в юбилейном интервью.

— Максим Исаакович, этот год юбилейный и для вас, и для вашего отца Исаака Осиповича — 125 лет со дня его рождения. По этому поводу в Театре оперетты 4 февраля состоится концерт «Дунаевские. Двойной портрет». Массовую по­пулярность и вам, и ему принес­ла музыка, написанная для кино. Давайте поговорим о легендарных режиссерах, с которыми вы работали. Например, Татьяна Лиознова к музыке для своих фильмов относилась очень трепетно. На «Карнавале» насколько скрупулезно она вникала в вашу работу?

— Очень даже вникала, как и каждый стоящий режиссер. Начнем с того, что Лиознова меня за что-то все-таки пригласила. Режиссер ведь сначала слушает, что композитор написал. Сегодня композиторов продюсеры выбирают, а они озабочены чем-то другим — кастинги проводят... Вот и результат: никакой музыки сегодня в кино нет. К Лиозновой в «Карнавал» я попал не потому, что хорошо музыку к «Д’Артаньяну и трем мушкетерам» написал, это же разные картины. Но потому, что она смогла как-то эти работы соотнести, спроецировать мой музыкальный почерк на свою мелодраму, трагикомедию «Карнавал».

— Споров у вас не возникало? Ска­жем, Александр Зацепин от Леонида Гайдая уходил, потому что они иногда не могли найти общий язык, потом Гайдай его возвращал. А какие-то режиссеры, наоборот, сразу говорят: «О, ты все блестяще сделал!» Правда, вы сказали, что большие режиссеры не отдают все на откуп композитору...

— Большие режиссеры, за редким исключением, всегда ищут лучший вариант, и в работе с Лиозновой было так же: она искала и музыку, и тексты. Роберта Рождественского заставляла переделывать стихи. Да, спорили иногда, все бывало…

— Жанну Рождественскую, спевшую за главную героиню, вы ей порекомендовали?

— Да. Жанна к тому времени уже записала несколько моих хитов, таких как, например, «Ежедневно меняется мода…» — цыганскую песню из картины «Ах, водевиль, водевиль…». Рождест­венская потрясающая певица. Сегодня она уже не поет, но преподает. А работая над «Карнавалом», Лиознова сказала, что петь будет профессионал. Почему? Потому что главная героиня фильма, которую играла Ирина Муравьева, по замыслу режиссера, должна была стать звездой. Там финал открытый, и Татьяна Михайловна оставила зрителю право решать. Но по ее идее, героиня должна в будущем прославиться. А если так, то и петь должна профессиональная певица. Вот ее замысел.

— А Ирина Вадимовна Муравьева хотела сама спеть?

— Она прекрасно поет актерским голосом, она же театральная актриса. Мы с ней работали и до «Карнавала», записывали какие-то сказки, в которых Ирина дублировала других артистов и пела. В молодости она подрабатывала и на радио, и в кино. Но Лиознова настояла, что петь будет профессиональная вокалистка — это было не мое решение.

— Татьяна Михайловна, наверное, была в восторге от вашей финальной песни «Спасибо, жизнь!». Ведь получился гимн жизни на все времена!

— На самом деле — нет, если сказать честно. Я не мастер гражданских песен, а это все-таки гражданская пес­ня — «Спасибо, жизнь, за все…».

— Ну не партии же панегирик, а жизни!

— Да, я и говорю, не политическая, но гражданская. И таких песен у меня практически нет. Разве что «Москва на все времена», которую Пугачева пела на 850-летии нашей столицы. А здесь надо было написать такую задушевную историю, поблагодарить жизнь за все ее подарки и испытания. Роберт Рождественский написал замечательные стихи в своем стиле, потому что ему это близко, а я долго мучился. И Лиознова уже была готова пригласить Георгия Мовсесяна, о чем мне и сообщила. И вот когда замаячила фигура другого композитора, я сразу написал то, что ей было нужно. Методика Татьяны Михайловны сработала.

— С Леонидом Гайдаем как складывалось общение? Конечно, «Опасно для жизни!» не самая удачная его картина. Но ваша музыка там замечательная!

— Работать с ним было интересно. Как вы правильно заметили, не только с Зацепиным, но и у нас с Гайдаем случались разные моменты… На самом деле Леонид Иович был совсем не веселым человеком, несмотря на исключительную комедийность своих фильмов. Наоборот, очень серьезным. И никогда не шутил. И когда Гайдай пришел на запись музыки и послушал, он сказал фразу, которая меня потрясла: «Ну что же, я оставляю за собой право сменить композитора». И ушел. Видимо, ему не понравилось. Я и до этого играл ему эту музыку, он иногда морщил лоб, тер его, будто сомневаясь. А тут вдруг такое заявление… Но через несколько дней, уже после того, как музыка была записана и попала в монтажную, он как ни в чем не бывало мне позвонил: «Максим Исаакович, удивительная вещь, а музыка так хорошо легла!»

— Саундтрек к этому филь­му — песню «Мне снился сон» — записал Николай Караченцов.

— С Колей мы очень много работали и дружили, он не на один альбом моих песен записал. С Ильей Резником специально для Караченцова мы сочинили альбом, которого у артиста до того никогда не было, но ему очень хотелось. Записывали мы его в Америке в начале девяностых — я тогда там жил и работал. Коля прилетел ко мне. Он был очень востребованным артистом: бесконечные съемки, репетиции, спектакли, концерты. Вот и пришлось ему сбежать в отпуск на целый месяц, чтобы целиком отдаться нашему делу.

— А свободное время как проводили?

— Как правило, мы с ним играли в теннис, и все. Коля был очень благодарен, он считал, что я внес серьезный вклад в его певческий эстрадный образ. Мы были большими друзьями, часто встречались, ходили на дни рождения друг к другу, вместе отмечали праздники... И жили по соседству в районе Леонтьевского и Брюсова переулков.

— С Александром Миттой вы работали на картине «Граница. Таежный роман». Ваша песня «Лесные пожары» стала очень популярной.

— Почему все обращают внимание на песню? Там вся музыка моя, которую выдвинули на Государственную премию. Песня — это так, по ходу, а главное же — музыка!

— У вас это была первая встреча с Миттой?

— Да, первая и единственная, к сожалению. Он как раз из тех режиссеров-исключений, кто полную свободу дает композитору. Когда я ему предложил: «Давай сядем, сделаем тайминг, распишем, где у нас будет музыка, сколько она должна длиться», он ответил: «Слушай, я тебя для чего пригласил? Вот сам и делай». И моя музыка в итоге была выдвинута не только на Госпремию, но и на «Нику»… Но, знаете, ни одной награды — ни музыкальной, ни театральной, ни кинематографической — я за свою жизнь так и не получил, кроме Национальной премии «Музыкальное сердце театра», которую дают за достижения в области музыкального театра, — их у меня две.

— Как это можно объяснить? Ведь мы, зрители, поем ваши песни уже 50 лет!

— Да-да — загадка! Однажды я спросил бывшего председателя экспертного совета театральной премии «Золотая маска»: «Объясните мне. Один из самых популярных сегодня мюзиклов «Алые паруса», который идет буквально во всех музыкальных театрах страны, получает награды по всем номинациям — и за драматургию, и за актерские работы, и за режиссуру, и за аранжировки, и как лучший спектакль года, ничего не получает только композитор! Как это может быть?» И знаете, какой ответ я получил? «Вы слишком популярны». Хороший ответ, да?

— Хорошо, что у вас и без премий есть материальное подтверждение вашего успеха — в виде авторских! А какой человек Гарри Бардин, с которым вы создали мультипликационный шедевр «Летучий корабль»?

— Бардин замечательный — очень веселый, остроумный, ироничный, артистичный человек. До того как стать режиссером анимации, он был актером, работал в Театре Гоголя. И сейчас Бардин такой же задорный, каким и был.

— Как вы работали с поэтом Юри­ем Энтиным на «Летучем ко­раб­ле»? Кто от кого отталкивался?

— Я, композитор, всегда отталкиваюсь от текста. Исключительно так. Иначе с такими людьми гениального остроумия и постоянных находок, как Энтин, и работать нельзя.

— С Анатолием Папановым, озвучившим Водяного, как записывали песню?

— На записи были и я, и Юрий Энтин. Папанов пел: «Я Водяной, я Водяной, поговорил бы кто со мной. А то мои подружки — пиявки да лягушки. Фу, какая гадость!» Энтин останавливает: «Вы что, ребята, он не может петь: «Фу, какая гадость!» Эту фразу придумал я на самом деле, а Юра решил, что артист. Вот он Папанову и говорит: «Нельзя так, это же его родная среда, дорогие лягушечки, пиявочки…» В общем, мы долго спорили, и Энтин чуть не ушел из студии тогда, но так все в песне и осталось. Анатолий Дмитриевич был на моей стороне, говорил ему: «Юра, это очень хорошо придумано, поверь нам!»

— А Боярского, случайно, не вы пригласили озвучить главного героя этого мультфильма?

— Нет, его пригласил, конечно, режиссер. Как мог я приглашать?

— А разве не вы порекомендовали Боярского в картину «Три мушкетера»?

— По просьбе режиссера Георгия Юнгвальд-Хилькевича я прослушал всех претендентов на роль д’Артаньяна и сказал, что у нас есть единственный д’Артаньян — это Михаил Боярский. Все остальные гораздо хуже поют. Вот в этом была моя роль. А дальше уже было решение режиссера.

— На съемках автор сценария Марк Розовский и автор текстов песен Юрий Ряшенцев, скажем так, разошлись во взглядах с режиссером. Почему? И на чьей стороне были вы?

— Я, скажу вам честно, был на стороне режиссера. Хотя очень хотелось сохранить нейтралитет, ведь и Юра Ряшенцев, и Марк Розовский были и, слава богу, остаются моими большими друзьями. Поэтому я старался их убедить, что никакой причины обижаться нет. А получилось вот как… Во время съемок, которые проходили во Львове, решили, что у Миледи тоже должен быть сольный вокальный номер. По­звонили Ряшенцеву, но якобы не дозвонились. А песня нужна срочно, пока актриса свободна. И тогда сам Хилькевич и Вениамин Смехов по мотивам песни Атоса «Есть в графском парке черный пруд…» написали текст. А Терехова к тому же еще и очень плохо пела, она буквально речитативом проговорила текст, который был скомпилирован из слов Ряшенцева, Смехова и Хилькевича. Так сложились обстоятельства, некогда было ждать — это не преднамеренный умысел. Но Ряшенцев с Розовским обиделись, что не обратились к ним, что их не нашли и не предупредили, да еще и самим текстом остались очень недовольны…

— Потом судились с режиссером — хотели, чтобы в титрах указали, что автором песни Миледи Ряшенцев не является. Это задержало выход картины на год...

— Но, слава богу, фильм вышел, все нормально. И это была общая победа! Кстати, для пластинки «Три мушкетера» песню Миледи записала Людмила Гурченко.

— Фильму предшествовал спектакль Александра Товстоногова по инсценировке Марка Розовского, который шел в ТЮЗе. Некоторые песни, вошедшие в фильм, были написаны вами еще для спектакля, некоторые, как знаменитая «Пора-пора-порадуемся», специально для картины…

— Режиссер настаивал на том, чтобы я написал хит. Считал, что для кино недостаточно музыки, которая была в спектакле. И это, наверное, первый и единственный раз, когда я по заказу написал суперхит. Вместе с Юрой Ряшенцевым, который тоже не знал, что ему делать. А в итоге мы написали эту песню за полчаса. Юра текст, а я музыку.

— То есть на коленке, можно сказать?

— Да. Это называется счастливый случай.

— Михаил Боярский впоследствии записал много ваших песен.

— С Мишей, как когда-то и с Ко­лей Караченцовым, мы крепко дружим. Всегда друг друга выручаем. Боярский однажды даже срочно, бросив все, прилетел из Петербурга в Ека­теринбург, потому что заболела Ирина Понаровская — солистка оркестра, которым я тогда руководил. Я позвонил Мише: «Выручай!» И он через несколько часов уже был в Екатеринбурге. Вот это, я считаю, настоящий дружеский поступок.

— Вы написали музыку и для сериала «Утесов. Песня длиною в жизнь», в котором на экране ожил ваш отец!

— Да, это дорогая для меня работа. Я считаю, Дмитрий Марьянов замечательно сыграл Исаака Дунаевского. Он и внешне очень похож на моего отца в молодости, и сыграл отлично. А роль молодого Утесова очень здорово исполнил Марат Башаров.

— Всенародный успех к вашему отцу пришел после картин Григория Александрова. В частности, все началось с «Веселых ребят» с Орловой и Утесовым в главных ролях. В детстве вы были с ними знакомы?

— С Орловой и Александровым нет. С Утесовым мы встречались несколько раз где-то случайно. Он был очень эмоциональным человеком. Помню, он меня увидел в Доме литераторов в подмосковной Малеевке и заорал своей супруге на всю округу: «Смотри, кто к нам приехал, Дунин сын!» Папу же друзья и коллеги звали Дуней.

— А была ли конкуренция за вашего папу у Александрова и Пырьева? Ведь он писал шедевры и для того, и для другого режиссера.

— Говорят, что была, но думаю, на самом деле это ерунда, композиторы ведь работают с разными режиссерами. Тем более что серия хитов для Александрова ко времени, когда папа начал работать с Пырьевым, была уже в прошлом.

— Исаак Дунаевский — дважды лауреат Сталинской премии. Есть какие-то истории, связанные со Сталиным?

— Это все байки. Говорят, что Ста­лину очень понравился фильм «Весе­лые ребята». И якобы он сказал после просмотра: «Я как будто в Сочи побывал и отдохнул». Сочи был его любимый город. Но личных взаимоотношений между отцом и Сталиным никогда не было. Имена настоящих сталинских любимцев, которые получали от него награды и все другие блага, мы все знаем. Но принадлежал ли к ним Исаак? Я сильно сомневаюсь. Папа просто очень много и плодотворно работал. Я вообще считаю, что не должен художник сближаться с властью.

— А приходилось ли отцу что-то переписывать под гнетом цензуры?

— Явление это существовало. Но была и самоцензура, поэтому в папиной биографии я таких примеров не знаю.

— Максим Исаакович, папы вашего не стало рано — вам было всего 10 лет. Каким отцом он был?

— Знаете, таким же, как и я. Вре­мени очень мало для того, чтобы воспитывать детей. Хотя жили вместе, но общались изредка. Иногда он меня усаживал, и мы вместе слушали музыку, пластинки, иногда разговаривали. А я всегда и родителей, и друзей притягивал на домашние концерты, которые устраивал. Разыгрывал разные театральные представления — в детстве я очень тяготел к этому. Летом мы жили на даче, и, естественно, каждую субботу и воскресенье папа приезжал к нам. Так что общение было регулярным, но таким, как общаются взрос­лые друзья.

— А дача — это во Внуково?

— Нет, во Внуково жила другая семья отца. А для нас он купил дачу в Снегирях.

— В Снегирях дачи имели немало известных людей.

— Да, это был поселок мастеров искусств. Там жили и Арам Хачатурян, и Родион Щедрин с Майей Пли­сецкой, и Владимир Васильев с Екате­риной Максимовой. Попадались и люди других профессий. Например, Кокки­наки — знаменитый летчик-испытатель, авиаконструктор Ильюшин — с его сыном, который стал потом летчиком, мы дружили. Там жили знаменитый артист МХАТа Кторов, солисты Большого театра Козловский и Рейзен. Со многими мы общались. Сначала отец общался, а потом уже и мне эта эстафета перешла.

Васильев с Максимовой, бывало, ко мне приходили в гости, иногда вместе с Плисецкими, во главе которых был знаменитый балетный педагог и танцовщик Асаф Мессерер — дядя Майи. Всех нас связывало не только соседское общение, но и какие-то творческие дела, совместные работы. Забавно, что потом самая младшая из Плисецких — Анечка, племянница Майи — играла в нашем фильме «Мэри Поппинс, до свидания» главную детскую роль.

— А почему папа так рано ушел, в 55 лет? Это была неожиданная смерть?

— Да, так называемая скоропостижная смерть. Но люди тогда жили не так долго, как сейчас, медицина была на уровне, скажем так, консультативном. Да и не любили обращаться к врачам, отец тоже не любил, несмотря на запущенные заболевания и сосудов, и сердца... Он плохо себя чувствовал последнее время, это мы замечали. Мама не хотела его пускать на те гастроли в Риге, после которых он и скончался дома в Москве.

— Жизнь сильно изменилась после этого для вас?

— Конечно, это трагедия была и для мамы, и для меня. Хотя дети всегда быстрее и легче переживают такие болезненные моменты, но отсутствие папы очень чувствовалось. Если же говорить про быт, то он почти не поменялся. Папа был очень состоятельным человеком, да и авторские продолжали поступать.

— Ваша мама Зоя Пашкова, балерина Московского театра оперетты, продолжала работать?

— Когда папа умер, мама была еще очень молодая, ей не было и тридцати пяти, но работать как прежде она уже не могла. Слишком тяжело ей было морально. У нее даже во время похорон из-за стресса отнялись ноги. Потом она, конечно, восстановилась, но танцевать уже не хотела и не мог­ла — воспоминания, связанные с отцом, которые в ней пробуждал Театр оперетты, где шли его спек­так­ли, для нее были слишком болез­нен­ными. И буквально через год она уш-ла из ­театра.

Через несколько лет после смерти папы она вышла замуж за друга семьи, и я его полюбил как второго отца. Звали его Орест Конрадович Лейнеман. Он крайне уважительно относился к памяти папы — все в доме дышало Исааком Осиповичем, отчим никогда не пытался занять его место. Он пережил маму на десять лет, и все годы оставался для меня дорогим человеком, я его содержал и поддерживал. Он был художник-прикладник, но любил рисовать портреты — остался и папин портрет в его исполнении, и мамин…

— Вообще, мне кажется символичным, что ваш папа писал для Теа­тра опе­ретты, ваша мама танцевала там, а теперь там идет спектакль на вашу музыку «Каприз импера­трицы».

— Да. Несколько лет назад ко мне с предложением обратился директор и художественный руководитель театра Владимир Тартаковский — дал мне пье­су, и я написал музыку.

— А режиссер Татьяна Констан­тинова поставила замечательный спектакль.

— Я им доволен. И если появится такая возможность, я еще напишу. С Театром оперетты, его артистами и музыкантами я всегда дружил — можно сказать, это наследственная дружба. Вот и концерт, посвященный моему 80-летию и 125-летию отца, пройдет 4 февраля на этой сцене.

— Отца вы считаете своим учителем? Вы учились на его музыке?

— Трудно сказать. Но, наверное, да, поскольку отец творил рядом со мной.Мы с мамой приходили в театр на его спектакли, премьеры, мама танцевала в его опереттах. Конечно, мне все это было близко, я рос в музыкальной среде. Но так, чтобы он меня учил чему-то, — нет, такого никогда не было. И все же я, став профессиональным музыкантом, понимаю, что в моей жизни наряду с музыкой Чайковского, Бетховена, Шостаковича, Прокофьева, Моцарта есть музыка еще одного великого человека. Конечно, я изучал ее, но не как теоретик — она была во мне. Я, как любой музыкант, поклоняюсь большому искусству.

— В консерватории у вас были потрясающие педагоги, что ни имя, то легенда — Кабалевский, Эшпай, Хренников, Шнитке… Кто-то из них был знаком с отцом?

— Все были знакомы, кроме Альф­реда Гарриевича Шнитке — он не успел, слишком молодой. А Тихон Ни­колаевич Хренников и Кабалевский общались с отцом. Андрей Яковлевич Эшпай у нас дома не бывал, но, естественно, высоко оценивал отца. Кстати говоря, очень плотная семейная дружба связывала нас и с Шостаковичами, примерно такая, как у меня сейчас с Рыбниковым или Журбиным. Это был один круг общения.

— Эшпай, Хренников, которые тоже работали и на эстраде, и в кино, звонили вам после успешных премьер?

— Как ни странно, мое творчество оценил совсем другой человек. Когда по телевидению прошла премьера «Мэри Поппинс, до свидания», с последней нотой этого фильма мне позвонил Родион Константинович Щедрин и сказал: «Поздравляю с великолепной работой». Вот этого я забыть не могу.

— Расскажите о тех спектак­лях на вашу музыку, которые идут ­сегодня.

— Сегодня я полностью отдался театру, хотя и кино в планах есть — но посмотрим, как сложится. Считаю, что сегодня в музыкальный театр переместилось очень много хороших музыкантов, артистов и композиторов. Начиналось все с «Алых парусов», которые были написаны мною лет четырнадцать назад. Примерно тогда же у меня возник хороший спектакль про Мату Харри «Любовь и шпионаж» с Ларисой Долиной и Дмитрием Харатьяном. С этих мюзиклов и началась новая страница моей жизни. И теперь у моего друга Марка Розовского в театре «У Никитских ворот» идут спектакли на мою музыку «Капитанская дочка», «Каштанка. Собака. Ру» и «Ду­шечка» Чехова. Последний спектакль особенно мне дорог — это современный трагикомический мюзикл-водевиль. В Театре оперетты, как мы уже говорили, идет «Каприз императрицы», который относится к жанру русского мюзикла. Еще написан мюзикл «Святая Анна», который должен быть поставлен в Театре Российской армии, но пока ждет своего часа. И я мечтаю увидеть этот спектакль на сцене Санкт-Петербургского театра музыкальной комедии, он просто соз­дан для их зала.

В Питере сегодня немало моих спектаклей: и в театре «Буфф», и в мюзик-холле, и в ТЮЗе. Вообще, по отзывам РАО и авторского агентства «Театральный агент», я своеобразный рекордсмен — они подсчитали, что спектакли с моей музыкой идут одно­временно более чем в ста театрах Рос­сии. Причем в большинстве из них — по два или даже три моих спектакля.

И я вам скажу, что намеренно ушел из кино, где осталась основная моя слава. Ушел, потому что мне кажется, кино сегодня нет... Вот сделали мы, например, с Леонидом Квинихидзе картину «Мэри Поппинс…» — и вся страна смотрела, все пели эти песни. Сегодня такого и близко нет. Как-то все размягчилось — нет настоящей идеи, нет мастеров. Не случайно снимают сплошные ремейки старых фильмов, на эстраде перепевают советские хиты — хотят на старой славе проехаться. А все это говорит о полном истощении мысли, идей.

— Вот и ваш с Бардиным «Лету­чий корабль» экранизировали!

— Даже не хочу об этом говорить. У меня просто выкупили права. Хотя с моей стороны было условие, что я должен хотя бы консультативную какую-то роль играть. Но этого ничего не было, я увидел уже результат, и это мой кошмар. Дело даже не только в том, что они исказили песни (а если бы они в оригинале были записаны в таком виде — их точно никто никогда не полюбил бы и не запел). Но дело в самом принципе… Вы хотели на славе той картины заработать. Но вы поддержите хотя бы тот уровень и сохраните характеры тех образов — сказочных, добрых, чудесных. Это детская картина? Вурдалаков каких-то собрали. Ужас просто!

— Понятно, почему вы сегодня пишете только для театра.

— Да, но эти песни не доходят до слушателей. Эстрада стала империей попсы. Раньше все, что появлялось достойного, сразу раскручивалось. Песни из кино, спектаклей ставили в концерты, на радио, снимали телевизионные клипы. К счастью, я это застал — иначе и я бы сегодня прозябал в безвестности.

— Да, слава богу, ни вам, ни вашему отцу, даже спустя 70 лет после его смерти, безвестность уже не грозит. Дунаевские — неотъемлемая часть культурного наследия России.

— Спасибо. И тех, кто любит нашу музыку, приглашаю 4 февраля в Театр оперетты на концерт «Дунаевские. Двойной портрет», в котором примут участие популярные артисты кино и лучшие артисты музыкального театра — Дмитрий Харатьян, Нонна Гришаева и многие другие.

Вышел финальный трейлер фильма «Левша» с Юрием Колокольниковым

Читать материал