А одна из фобий Ирины Петровны — это аэрофобия. Она не просто побаивалась — она панически боялась летать. Даже в молодости, когда она летела в самолете, все стюардессы, а иногда и капитан корабля крутились весь полет вокруг нее. Но чем дальше, тем эта фобия больше развивалась. Все чаще она в самый последний момент отказывалась лететь.
Последний раз получилось нехорошо с Надеждой Бабкиной. Мирошниченко участвовала в ее спектакле, читала там монолог из «Трех сестер». Пока спектакль шел в Москве, все было нормально. И вот им надо было поехать на гастроли, и они ее там всем коллективом весело уговорили. Она поначалу отказывалась, потом согласилась и даже приехала в аэропорт. Но когда уже поднималась по трапу, она все-таки не справилась с собой, развернулась и сказала: «Все, у меня тахикардия, я не лечу». И ведь у нее реально все эти явления начинались — от волнения, от страха. И все, сошла с трапа самолета. Она тогда, конечно, подвела весь коллектив Театра песни, ведь ее имя было на афишах. Сама страшно сожалела об этом, а на мой вопрос «А что Бабкина?» горько так сказала: «Она меня прокляла». После этого она больше не участвовала в этом спектакле, и в этот театр ее уже не звали.
Но только все это — не ее вина, это ее беда, мне кажется.
— И часто она так отказывалась в последний момент?
— В последнее время все чаще. Один раз на ту же Майорку. Нам с ней в шесть утра надо было выезжать, все было оплачено у нас — и билеты, и отель, там это все ужасно дорого. Причем она сама платила за себя, своими деньгами. И вот она в шесть утра мне звонит и говорит: «Наташа, я не лечу, у меня тахикардия, у меня то, у меня се, летите одна». Я говорю: «Да вы издеваетесь, Ирина Петровна? Я и лететь-то никуда не хотела, мне некогда, я только ради вас согласилась!»
— И что, все пропало?
— Все пропало: и мои деньги, и ее деньги, которые для нее точно лишними не были. Я, конечно, тоже расстроилась и помню, что дала себе слово больше никогда никуда с ней не соглашаться лететь, потому что все равно поездка не состоится.
— Эти фобии, конечно, ее жрали.
— Да. Но слово свое я нарушила и все-таки с ней в следующем году полетела на эту Майорку. Как уже говорила, я должна была улететь в Москву раньше нее на несколько дней, потому что у моей мамы был день рождения и мне нужно было на него успеть. Я собираюсь, и вдруг Ирина Петровна объявила, что она летит со мной. Поменяла билет и полетела! Валю, бедолагу, оставили в этом отеле на несколько дней одну, а мы полетели в Москву. В самолете она меня спрашивает: «Вы сейчас куда?» Я отвечаю: «Ирина Петровна, я сейчас сразу к маме, потому что у нее сегодня день рождения». И скорее ради вежливости добавляю: «А может, вы поедете со мной, поздравите мою маму? Потому что видите, как получилось, в ее день рождения я с вами». И сама думаю: зачем я ей это предложила, ей вот неудобно будет сейчас отказаться, — а я ведь понимаю, что она летит на последнем издыхании, в стрессе, да еще и без макияжа. А она, ни секунды не думая, говорит: «А давайте!»
