Сергей Параджанов. После дождя
Первое впечатление от творчества Сергея Параджанова я получил в столичном Кинотеатре повторного фильма. Случайно шел мимо с приятельницей, дочкой художника Оскара Рабина. У Рабиных был открытый дом, дверь не закрывалась, гости заваливались в любое время, чайник всегда стоял на плите, на столе лежали колбаса и хлеб. В какой-то момент Катя от этого устала, решила снять комнату и съехать от родителей. А я был в нее влюблен и как верный рыцарь ходил с ней по московским переулкам в поисках подходящего варианта.
Март, шел мокрый снег, мы промокли до нитки, денег, чтобы пойти в кафе, не было, придумали обсохнуть и отогреться в кино. Проходя мимо Кинотеатра повторного фильма, увидели афишу с неизвестным нам названием «Тени забытых предков». Решили посмотреть этот фильм.
У кассы стоял симпатичный юноша, который посоветовал: «Ребята, обязательно посмотрите кино, я его видел два раза, хочу пойти в третий. Это первый и последний фильм режиссера». И историк, в будущем известный правозащитник-диссидент Андрей Амальрик купил билет вместе с нами.
Отчасти он оказался провидцем, Сергей Параджанов действительно очень долгое время не снимал, поскольку четыре года провел в заключении. История известная, стоит ли ее повторять? Его выпустили, потому что за Сергея Иосифовича вступилась творческая интеллигенция со всего мира. И он успел снять еще несколько фильмов, но они уже не шли ни в какое сравнение с «Тенями...».
Когда по экрану поползли финальные титры, я был в потрясении. Помню, вышел на улицу, и тот пасмурный серый мартовский денек вдруг заиграл красками. Мне захотелось побольше узнать о режиссере. Но я тогда был далек от киношной среды, и только спустя годы, когда судьба привела меня в журнал «Советский фильм», поехал в командировку в Тбилиси, где жил Параджанов. Я дружил с оператором Сашей Антипенко, который прекрасно знал Сергея Иосифовича, и попросил у него рекомендательное письмо. Саша черкнул несколько слов, чтобы мог с его записочкой пойти к Параджанову.
Накануне ночью Тбилиси накрыл тропический ливень. Когда я оказался в доме Параджанова, застал следующую картину: хозяин в застиранной пижамной куртке восседал за овальным полированным столом, на котором высилась груда подгнивших яблок. Вокруг — на полу, на тумбочках, на стульях — стояли банки, кастрюли, а в центре — большой банный таз, куда с потолка капали и стекали остатки вчерашнего дождя. Сергей Иосифович чистил яблоки, гниль откладывал в одну сторону, оставшееся нарезал в миску, стоявшую на другой стороне. Я подал ему рекомендательное письмо, он не глядя кинул его на стол. Как светский человек попытался завести с ним беседу, но он не обращал на меня ни малейшего внимания. Бросил единственную фразу: «Ходи, смотри».
И я минут двадцать слонялся по квартире, что-то фотографировал. А у него же там полный хаос, и это слишком мягко сказано. Комната завалена персидскими коврами, какими-то банками, склянками, выкопанными в грудах мусора. Но все это было расставлено с таким изяществом, что ни у кого не оставалось сомнений: это не мусор, а арт-объект.
Я припомнил наставление классика советской режиссуры Сергея Юткевича, который в свое время посоветовал: «Если хочешь, чтобы тебя любили артисты, ври, что они самые талантливые и гениальные. За то, что ты их так хвалишь, они сделают все что угодно, хоть на голову встанут. Даже если он бездарен, все равно говори, что талантливый». С Параджановым я не кривил душой, признаваясь в любви к его творчеству. Но того мои слова не трогали.
Вдруг он схватил банку с грязной водой, взял горсть яблочных очистков, бросил в нее и произнес:
— Вот, пришел ты в гости к бедному режиссеру, а мне, ты уж прости, нечем тебя угостить, попробуй моего чайку, — и протянул ту мне банку.
Но я не растерялся, нашелся моментально:
— Сергей Иосифович, хоть вы и армянин, но все-таки грузинского разлива, а в Грузии с гостями принято пить на брудершафт.
Он расхохотался, выплеснул эту бурду в огромный таз и радостно закричал: «Георгий, к нам пришел, кажется, приличный человек, принеси нам бутылочку вина!» Его племянник принес вина, мы посидели, выпили и с тех пор подружились.
Конечно, я не могу назвать Параджанова своим другом в полном смысле этого слова. Хотя мечтал и был бы рад сказать, что Сергей Иосифович или Сергей Федорович Бондарчук — мои друзья. Но это было бы неправдой с моей стороны. Хотя все люди, о которых я рассказываю, относились ко мне с симпатией и любовью, тепло принимали в своих домах. Я платил им тем же.
Советская власть ввергла Сергея Иосифовича в жуткую историю, она погубила в нем великого кинематографиста. За время, проведенное в тюрьме, он потерял квалификацию. Все снятые им после освобождения фильмы — «Легенда о Сурамской крепости», «Ашик-Кериб» — интересные, но это не кино, а ожившие на экране его живописные полотна. И пусть киноведы упрекнут, скажут, что я ничего не понимаю в искусстве, никто не убедит меня в обратном.
Тем не менее я не пропускал ни одного фильма Сергея Иосифовича. Он был интересен всегда. Помню, приехал к нему на съемки, где в кадре должен был пройти караван верблюдов. Параджанов распорядился: «А впереди пусть непременно идет белый верблюд». Ассистенты схватились за головы: где в Грузии достать верблюдов, из зоопарка, что ли, привезти? Но там не наберется на целый караван, а уж белого нет и подавно! А Параджанов сидит на стульчике, хихикает и заявляет:
— Без белого верблюда снимать вообще не начну.
Группа стала изощряться кто во что горазд, предлагать:
— Давайте покрасим его масляной краской.
— Дураки, он же сдохнет, — предостерег Параджанов.
— Давайте сошьем ему белый костюм.
— Вы что, идиоты, что ли, шить верблюду костюм?
Так он над ними издевался, пока сам не выдержал:
— Кретины, сходите в аптеку, купите зубного порошка, обсыпьте им верблюда, и будет вам белый.
Сергей Иосифович побуждал людей к творчеству. Он заставлял всех, кто с ним соприкасался, думать, искать и находить. Был потрясающим художником, у которого можно было многому научиться. Творил ежесекундно, ежеминутно.
В Грузии я подружился с Ираклием Квирикадзе. Помню, к тому в Тбилиси приехали французские журналисты, которые захотели познакомиться с Параджановым и увидеть его кино. Ираклий решил показать им «Арабески на тему Пиросмани», спросил меня:
— Ты видел этот фильм?
— Нет.
— Тогда приходи, мы покажем «Пиросмани» французам, и ты заодно посмотришь.
Зашли за Параджановым, который не мог отказать Ираклию, пообещал присутствовать на просмотре и поговорить с французами. Сергей Иосифович уже болел, передвигался с трудом. Дом его располагался на горе, требовалось спуститься с нее на проспект Шота Руставели. Параджанов пошел, но всю дорогу ныл: «Все болит, и зачем я только согласился? Ничего не хочу, Ираклий, неужели нельзя было показать кино без меня?»
По дороге стояли большие мусорные баки. Еще Лев Дуров рассказывал мне, как важно для артиста обладать боковым зрением. Говорил: «Я почти ничего не вижу, но боковым зрением безошибочно замечаю, где кончается рампа и начинается оркестровая яма, так что ни разу еще в нее не свалился». Так вот, видимо, у Параджанова было прекрасно развито боковое зрение. Когда мы проходили мимо мусорных баков, он вдруг метнулся к ним. На наших глазах, как пловец в пучину, нырнул туда. Из бака полетели какие-то коробки, банки, и вдруг Параджанов вынырнул, держа в руках раздавленного целлулоидного пупса. Сунул куклу под мышку и помахал нам рукой: «А кино посмотрите без меня». И со всех ног побежал домой. Так через какое-то время родился знаменитый коллаж: разбитые рамы, осколки зеркала, а рядом лежит полураздавленная кукла.
Как же прозорлива была Анна Андреевна, когда написала:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда...
