К сожалению, наша трактовка «Русалки» оказалась спорной. Мы считали, что это невероятно смешная история — бедный монах увидел голую бабу и утонул. Поэт явно шутил. Но пожилая женщина-педагог в приемной комиссии Щукинского возмутилась: «Пушкина так читать нельзя!» И я не прошла на третий тур.
Вопреки совету Тодоровского пробовала поступить в ГИТИС. На экзамен девочки должны были приходить в юбках, а я надела брюки клеш из эластичной ткани — в них было удобно танцевать и садиться на шпагат. Получила замечание: «Кто вам сказал, что можно приходить в таком виде?» Это сбило с толку, я растерялась и слетела с первого же тура. Зато в Школе-студии МХАТ дошла до самого конца.
Курс набирал Олег Павлович Табаков, и Женя Миронов решил меня ему показать. Собираясь в «Табакерку», я учла ошибку, допущенную в ГИТИСе, надела юбку и босоножки на каблуке. Сердце стучало как сумасшедшее, коленки тряслись.
И вот в репзал входит Табаков, усаживается на стул. Рядом устраивается Женя, за их спинами сидит моя мама. У меня уже не то что коленки трясутся — зубы крошатся от ужаса. Начинаю с «Повести о Сонечке». При этом на нервной почве пытаюсь расстегнуть босоножки. Наклоняюсь и говорю:
— «Я тогда играла в провинции, а в провинции летом всегда ярмарки...»
— Да знаю я, где вы играли! Про ваши Шахты! — отвечает Табаков неподражаемым голосом кота Матроскина.
— Это она уже читает, — шепчет мама.
— Ах, она уже читает? Хорошо! Органично!
На мой взгляд, Цветаеву я читаю из рук вон плохо. «Русалку» — уже лучше. Табаков хвалит. Говорит, что я сложившаяся актриса. Тодоровский, кстати, тоже это отмечал: «Уверена, что тебе нужно актерское образование?» Я думала, он шутит. Как это можно — не учиться? Олег Павлович напутствует словами:
— Все замечательно, но теперь нужно понравиться и остальным педагогам Школы-студии.
И я прохожу все туры, коллоквиум — вообще автоматом. Вел его Игорь Золотовицкий. «Ну, про систему Станиславского спрашивать не буду, — сказал он, — уже наслышан о вас и понимаю, что все знаете». Я покивала: мол, да-да. Хотя это было далеко не так. Потом проверяли вокал и пластику. Для меня это вообще не составляло проблемы. И вот наступил финал.
Мама сидела в Камергерском переулке на лавочке, когда из здания Школы-студии вышел Табаков. Она спросила:
— Олег Павлович, ну как там Вика?
— Все прекрасно. Она поступила.
В это время я ждала результатов конкурса внутри. Но когда вывесили списки, не нашла там своей фамилии. Чтобы не разрыдаться при всех, спустилась на этаж ниже и села на подоконник. Вниз не пошла — не хотела расстраивать маму. Она сама отыскала меня плачущую: «Успокойся! Табаков сказал, что поступила. Наверное, в списках что-то напутали».
Отправились в приемную комиссию. Встретили Золотовицкого.
— Как же так? Олег Павлович сказал, что Вика поступила.
— Да? Прекрасно, что она ему понравилась, но мне на курсе не нужна. Я беру другую девочку. Если хотите, поступайте на платное отделение.
И тут выяснилось, что Олег Павлович отказался от курса, мастером будет Золотовицкий.
— Не пытались связаться с Табаковым и как-то исправить ситуацию?
— Это было неудобно. Впоследствии жизнь столкнула в работе со многими ребятами с моего несостоявшегося курса, и я лишний раз убедилась, что судьба мудрее нас — всегда разворачивает в правильном направлении. То, что суждено, обязательно сбудется в нужный момент.
А тогда мы с мамой позвонили Валерию Петровичу, рассказали, что я не поступила, и поехали домой. Через некоторое время на семейном совете решили, что мне нужно учиться в Ярославле. В нашем театре существовала студия — филиал Ярославского театрального вуза, многие педагоги там вели занятия. Родители мои тоже окончили этот институт, заочное отделение. Папа преподавал сценическое движение и грим, мама — сценречь.
— И вы с легкостью отказались от мечты учиться в Москве и согласились поехать в Ярославль?
— Что вы, упиралась руками и ногами! И потом Ярославль так и не стал для меня родным, хотя и провела там несколько лет.
Первое впечатление от города было вообще ужасным. Представьте — приезжаю из Москвы, где общалась с замечательными людьми, цветом нашего искусства, и вдруг вижу замызганный вокзал, много пьяных. Вокруг все серое, унылое. Накрапывает дождь. Здание театрального вуза, обветшалое и требующее ремонта, тоже не порадовало. Оно составляло слишком большой контраст со Школой-студией МХАТ.
