Но хотя меня и приняли с симпатией, я долго робела. Когда у нас собиралась большая компания, затыкалась, ни единого слова не произносила. Оживлялась, лишь когда требовалось подать на стол какое-нибудь новое блюдо: «А вот селедка под шубой. Положить?» Миша уверял друзей: «Наташа такая умная!» Не знаю, верили ли?
С Мишей, кстати, я быстро научилась готовить. У него же культ еды. Если обед, то два первых, два вторых и компот. Сначала не понимала — зачем так много? В детстве питалась куда скромнее. Бабушка одной курицей кормила всю семью: бульон, жаркое, шея, фаршированная манкой и потрошками. А тут огромная курица варилась на двоих. Понятно, что не съедали, а выбрасывать рука не поднималась, так что остатки носила дворовым собакам.
Учила меня стряпне та самая Инга Семеновна. Женщина, как я уже рассказывала, строгая. Нет чтобы заранее сказать, что птицу, прежде чем класть в кастрюлю, следует опалить. Критика звучала уже постфактум. С удивлением узнавала, что две веточки укропа в супе — это ужасно: «Наташа, вам жалко большого пучка?» Или компот — оказывается, его следует варить не из трех яблочек и двух груш, как я справедливо считала, а из таза фруктов!
Обучение шло иезуитски: сначала я совершала кучу промахов, ощущая себя сапером на минном поле, затем на кухню вплывала Инга Семеновна и засучив рукава, все переделывала.
— Учиться, наверное, пришлось не только кулинарии, но и мудрости?
— Я легкообучаемая. Первые несколько лет ревновала Мишу. Плакала, страдала, разборки устраивала: «Ты поздно вернулся!» Ну действительно, сижу дома, а Миша где-то тусит. Его постоянно куда-то звали, он радостно шел. Однажды на мой упрек сказал: «Не делай так, чтобы я боялся возвращаться домой». Попереживала, но потом подумала: а ведь он прав.
Ну посадишь мужчину дома, отстреляешь всех его друзей и подруг, и что хорошего? На привязи он все равно не твой. Твой — когда сам радостно возвращается. И переживания прекратились.
У Миши есть прекрасное качество: он вообще не врет. Если не может сказать правду, промолчит. Сыну часто повторяет: «Митя, я тебе прощу все, кроме лжи».
В начале отношений, когда я, двадцатичетырехлетняя, ревновала его и к настоящему, и к прошлому, хотелось слышать одно: никого не любил, кроме тебя, а дети — нет, не мои, подложные. Но он и здесь не врал. Мы просто не поднимали подобные темы.
Миша всегда четко объясняет свою позицию. Он не допускает, чтобы я билась в истерике и сомнениях. Например приходит в плохом настроении и с порога — «Я в плохом настроении, это с тобой не связано». Чтобы я не накручивала себя зря и не мучилась чувством вины. Или говорил: «Не стой за спиной, не ходи тихо. Хочу слышать, как ты приближаешься. Не спрашивай, кто мне звонит. Не спрашивай, когда вернусь». Позже, правда, фраза изменилась: «Почему ты не спрашиваешь, кто мне звонит? Почему не спрашиваешь, во сколько вернусь?»
