Над ней издеваются, ее ненавидят! Как еще это расценить? Просила в артистической не вешать зеркала друг напротив друга — в темноте кажется, что между ними зловещий коридор, который пугает. Повесили! И не хотят снимать.
И Дягилев, в спектаклях которого Спесивцева тоже участвует, хорош: старается заплатить как можно меньше, на репетициях назло, чтобы вымотать ей нервы, начинает громко насвистывать мелодию, зная, что Ольга этого не выносит!
«Оленька, вот встретишь настоящую любовь, друга, опору — и все наладится», — повторяла как заклинание мать, с ужасом наблюдая, как портится характер дочери, как постепенно она превращается в законченную неврастеничку, ищущую повсюду плохие приметы. Мыслимое ли это дело мыть голову шампанским, после того как одна знакомая русская шепнула Ольге, что это отгоняет нечистую силу? Как можно отменять спектакль, если утром мать ненароком просыпала соль? Устинья Марковна все больше боялась участия дочери в «Жизели», финальная сцена, где героиня обретается уже в потустороннем мире, действовала на Ольгу просто разрушительно. Как-то после очередного спектакля, в котором Альберта танцевал Серж Лифарь, любимец Дягилева, после закрытия занавеса Ольга не могла дойти до кулис, беспомощно лепеча: «Я заблудилась в саду. Где же тропинка?» После спектаклей она часто кричала во сне, звала Бориса, вцеплялась в руку матери и не отпускала до утра... Однажды после очередной «Жизели» Ольга явилась домой не изможденной и обессиленной, как обычно, а напротив, сияющей и воодушевленной, щеки ее, всегда очень бледные, горели лихорадочным румянцем.
— Мама, он меня любит!
— Кто? — не поняла мать.
— Альберт! Любит, я сегодня в этом убедилась!
Насилу Устинья Марковна поняла, что дочь говорит о Серже Лифаре, партнере Ольги, который танцевал Альберта.
У Ольги с Лифарем, который был моложе ее на десять лет, случались и ссоры, и стычки. Серж мог накричать на нее, бывал несдержан и груб, однажды даже расколотил цветочный горшок, когда Ольга заупрямилась дольше держать арабеск. Иногда она прямо-таки боялась его, Серж казался страшным и в то же время чем-то неуловимо напоминал Каплуна, даже внешне они были похожи. «Я чувствовала в нем силу, — смущенно призналась потом Ольга Александровна графине Толстой. — Мне очень ее не хватало в Париже, я нуждалась в поддержке. А вы знаете, какие поддержки были у Лифаря? Как ни у кого!» — и старые дамы засмеялись.
