Оленька была дичком, ни с кем не дружила и никогда не смеялась. Савины иногда забирали ее на выходные, чтобы подкормить и развлечь. Ее муж дарил молчаливой робкой девочке игрушки, смешил, баловал. Почему Оле пришла мысль, что он ее отец? Может, случайно услышала пересуды прислуги? Узнав, о чем толкуют у нее за спиной, Савина обмерла и навсегда отлучила Оленьку от дома. Спесивцева потом говорила, что расценила это как предательство. Первое предательство любви, а сколько их еще впереди!
В известном смысле Ольге сызмальства пришлось прятаться в призрачном мире фантазий, она была слишком чувствительна и ранима, а жизнь вокруг становилась все более грубой и жестокой. Первые годы Спесивцевой в Мариинском театре прошли под знаком мировой войны, революции и начавшегося в стране террора. После училища Ольга жила вдвоем с матерью, и они в буквальном смысле голодали. Часто Ольга шла на репетиции, шатаясь от слабости на промозглом петербургском ветру. Отопление в театре давно отключили, зрители кутались в меха, а танцовщики выступали полуобнаженными. Бронхиты и кашель не проходили, и Ольгин педагог Агриппина Ваганова на репетиции отпаивала свою лучшую ученицу горячим молоком и растирала ей грудь дефицитным барсучьим жиром.
Чтобы танцевать так, как Спесивцева, нужно было напрочь отключиться от чудовищного быта, игнорировать его, что и делала Ольга. Глядя иногда в окно из репетиционного зала на унылый квадрат двора, она говорила Вагановой: «А я вижу там голубое озеро с плывущими лебедями и справа замок».
Премьера «Жизели», которая станет легендарной, состоялась тридцатого марта 1919 года. Как часто бывает, Ольгу тогда всего лишь попросили заменить заболевшую приму и Спесивцева быстро подготовила сложнейшую партию. Те, кто видел ее в тот вечер, говорят, что ничего подобного никогда не случалось в театре. В финальной сцене сумасшествия Жизель-Спесивцева, как вспоминал композитор Богданов-Березовский, «медленно восставала из могилы, застенчиво приближалась к повелительнице виллис и, оживая, чертила круги на одной ноге по планшету сцены, другой ногой простираясь в летучем арабеске, это казалось сновидением, чем-то по силе выразительности лежащим за пределами возможного». Зрители повскакивали с мест, и вот уже весь партер стоял, затаив дыхание, следя за невиданным по экспрессивности зрелищем. Вдруг раздались чьи-то всхлипывания, потом еще и еще, чтобы люди в партере массово плакали — такого «Мариинка» еще не видела. Стоявшая за кулисами Ваганова рыдала и истово крестилась. Ольга, казалось, не слышала чуть не обрушивших театр аплодисментов и бешеных выкриков браво. За кулисами она бессильно упала на руки Вагановой. Балерина была так бледна, что ее педагог испугалась. Рядом суетились врач, коллеги, мать. Ольгу наконец привели в чувство, и она через силу сумела выйти на поклоны.