Эдмон Сегюр расспрашивал русского вельможу о московском пожаре — как его помощникам удалось сжечь огромный город... не было ли жалко жителей... что сказал об этом царь? — но старый граф немедленно заговаривал о другом, а его лицо приобретало такое выражение, что молодому человеку становилось не по себе. Вскоре он сделал предложение Софи, девушка ответила согласием. Ее отец благословил влюбленных и подарил дочери прекрасное поместье в Нормандии, усадьбу Нуэт. Прежде Эдмон был ничем не примечательным обычным дворянчиком, теперь его тестем стал сам знаменитый граф Ростопчин, знакомством с которым гордились многие. Погубивший великую армию Наполеона московский пожар стал одной из французских легенд, и когда Ростопчин приехал в Париж, его завалили визитными карточками и приглашениями, но граф общался лишь с избранными. Впрочем, интерес к нему не угасал. Театр Варьете, где он абонировал ложу, из-за этого собирал хорошую кассу: билеты раскупались, поскольку парижане хоть краешком глаза хотели взглянуть на великолепного скифа, таинственного и жестокого графа Ростопчина. Но теперь тесть уезжает, и Эдмон Сегюр наверняка утеряет положение в обществе… Ничего, дело поправит его книга.
А его жена, сполна унаследовавшая отцовский ум и относившаяся к мужу с ласковым пренебрежением, как к большому ребенку, смотрела на отца во все глаза и не могла понять: что он чувствует и зачем собирается возвращаться в Россию, если там его ненавидят?
2 сентября 1812 года по приказу графа Ростопчина полицейские и выпущенные из тюрем колодники начали поджигать Москву, а дальше все покатилось, как пущенный с горы снежный ком. Город жгли французские мародеры и русские патриоты, каторжники и оккупанты, не умевшие обращаться с русскими печами. Наполеону пришлось несладко, но десятки тысяч москвичей потеряли все, что у них было, и виноватым в этом они считают ее отца. Кто-то обеднел, другие пошли по миру, бывшие дворянские кварталы перешли в руки купцов-нуворишей: война забылась, но сгоревший домик до сих пор жжет душу, и тот, кому он принадлежал, желает зла ее отцу по три раза на дню, во время каждой молитвы. Так зачем ему возвращаться в Россию?
Софи слушала отца и чувствовала: тот и сам не верит тому, что говорит, — его-де одолела тоска по родным пенатам — поместью Вороново, огромному, благоустроенному, с похожим на дворец усадебным домом и уютным голландским павильоном на берегу пруда, он соскучился по старым друзьям, белым петербургским ночам и малиновому перезвону московских колоколов… Все это выдумки, не сомневалась Софи, дома его ждут всеобщее отчуждение и царская немилость...
Софи плохо помнила 1812 год. Перед тем как в город вошли французы, в доме постоянно были гости, и она слышала, как некоторые из них говорили маменьке, что ее отец — великий человек. Потом отец отправил семью из Москвы, затем город сдали, перед этим во дворе дома произошло что-то ужасное. О том, что тогда случилось, она знала немного. Толпа кого-то разорвала, при этом вроде бы присутствовал папенька… Он ни в чем не виноват, — так ей говорила мать, — но вину все равно взвалили на него, постарались враги, которых у отца всегда было множество.
...Стоявший за спинкой графского стула камердинер Михеич по-французски не понимал, но о чем идет речь, догадывался. Михеичу хотелось повидать Москву, но барское решение он не одобрял. Камердинер вырос со своим барином: в детстве они вместе играли, потом он был мальчиком на побегушках, лакеем, денщиком, со временем стал правой рукой графа Ростопчина, и в 1812 году через него проходили все его распоряжения. Михеич был тенью московского главнокомандующего, он постоянно сновал между его дворцом на Большой Лубянке и губернаторской резиденцией на Тверской, домами обер-полицмейстера и военного коменданта. С тех пор прошло немало времени, и все же здесь, в Париже, его поразили добродушие, легкомыслие и незлобивость французов.
