В 1812 году барин рубил сплеча, не думая о щепках, и камердинер боялся, что в Париже его убьют.
Михеич помнил, как граф чуть не запорол собственного повара-француза, с небольшого ума при поварятах похвалившего Наполеона: ему дали сотню розог, а потом отправили в Сибирь. Барин велел выслать из Москвы многих живших в городе французов. Их отправили в Нижний Новгород на барже по Москве-реке с тем, что людям удалось взять с собой, без казенной провизии. Как они выжили и добрались до Нижнего, Михеич не понимал.
Когда Кутузов решил сдать город и через Москву потянулись отступающие войска, Михеич сбил ноги, бегая по полицейским участкам. Граф велел ему проверить, на месте ли квартальные и готовы ли колодники, которым велел присягнуть на иконах, что они не побоятся жечь дома. Рожи у квартальных были самыми каторжными, оборванные, испитые колодники внушали привыкшему состоять при барах Михеичу ужас, но ни те, ни другие ни подвели — Москва запылала. После, когда барин состоял при главнокомандующем, Михеич слушал рассказы о том, что творилось в городе и окрестностях, и ему делалось страшно. Колодники жгли и грабили дома, разбойничала и брошенная барином на произвол судьбы полиция. Михеич ждал беды, но та миновала: после войны царь посчитал, что граф действовал верно. Он одобрил все, кроме одной вещи, которой Михеич не придавал особого значения. Но она-то и погубила Федора Васильевича, из-за нее он потерял сон и покой, оставил Россию и отправился в чужие края.
Старый слуга знал, почему барин решил вернуться домой, не одобрял этого, но понимал, что поступить иначе граф не может. Давным-давно, когда они были детьми и вместе играли, старый солдат, бывший ординарец батюшки Федора Васильевича, отставного майора, вырезал им деревянные сабли, учил ездить верхом и рассказывал байки о старых боях и походах. Он говорил, что убивать в бою не страшно, но совсем другое дело — лишить жизнь безоружного: за это всегда приходится платить. Видно, граф решил, что пришла пора подводить итоги… И Михеич подлил вина в опустевший бокал Ростопчина.
...Графиня Сегюр смотрела на постаревшего, исхудавшего, растерявшего былую стать отца и думала, удастся ли ей увидеть его снова, после того как он уедет и их разделят сотни верст, и вспоминала свое детство и долгие зимние вечера в занесенном снегом, отрезанном от мира Воронове. Вся семья собиралась в гостиной — дети располагались на зеленом бархатном диване, отец сидел в своем любимом вольтеровском кресле за большим столом и читал вслух басни Лафонтена. Матушка играла на старом клавесине, в камине потрескивали березовые поленья... Ощущение уюта, покоя и защищенности останется с ней навсегда. Отец был моложав и подтянут, матушка хороша собой. У них было богатство, 8 прекрасных детей, завидное положение в обществе. В прошлом, о котором София Сегюр знала по рассказам матери, у родителей была страстная, внезапно вспыхнувшая любовь, доводившая отца до изнеможения, чуть ли не до обмороков. Екатерина Протасова слыла одной из первых петербургских красавиц, была хорошо образована, вокруг нее вилось много кавалеров, и Ростопчин, оглушенный любовью, считал себя недостойным своего идеала. Он-де незнатен и некрасив, его богиня заслуживает лучшего…
Запинаясь и краснея, ни на что не надеясь, отец сделал предложение — и был поражен, когда она ответила «да». Катенька Протасова была сиротой, опекавшая ее тетка, кавалерственная дама, любимица императрицы, не хотела такого зятя, но все решило заступничество благоволившего к отцу цесаревича Павла Петровича. Они поженились и были счастливы, а потом отец взлетел так высоко, как никогда и не мечтал: стал министром, кавалером многих орденов, но главным для него по-прежнему оставалась семья. Софи вспоминала годы пришедшейся на ее детство отцовской опалы, когда он, отлученный от власти и двора, безвыездно сидел в Воронове. Тогда любовь ее родителей обрела второе дыхание, в поместье они выстроили свой собственный маленький рай.
