— ...Снизойди, снизойди, милостью нас одари!
— …Дух, дух! Святой дух!..
Голос у него сильный, повторяющиеся слова и мотив завораживают. Гости становятся в круг, берутся за руки, начинают раскачиваться, Никитушка и госпожа Татаринова остаются в центре.
— …Ты наставь нас, Утешитель, на свой истинный на путь,
Засуди судом небесным и не дай врагу мешать,
Не изволь грешных до гроба ты сей радости лишать…
Движения учащаются, люди начинают приплясывать и кружиться, Никитушка уже не поет, а воет, затем начинает биться в конвульсиях.
Это передается и гостям: вокруг Татариновой в бешеной пляске несутся взъерошенные, выпучившие глаза, нечленораздельно вопящие люди — но тут она поднимает руку, и ее высокий, пронзительный голос легко перекрывает общий шум.
— …Василий, Степанов сын! Будет тебе великое несчастье, готовься! Ты послал сына в Нижний, на ярмарку с большими деньгами — не жди его обратно! Плачь, кори себя, Василий Степанов — лихие люди опоили дурманом, обобрали и убили!
— … Полковник Арефьев, собирайся в дорогу. Приказ подписан — ты поедешь на Кавказ…
— …Елена Петровна Старицкая, лучше смотри за дочкой.
А не то получишь жениха, которого не ждешь…
Она «тыкает» и большим, и малым, и сановникам, и мелкопоместным дворянчикам, предсказания вылетают из нее с пугающей частотой. Кажется, Татаринова не вполне понимает, что говорит, и пророчествует о вещах, кажущихся несовместимыми. Свадьбы и смерти, скорый пожар, разорение, беременность горничной, кража любимой болонки — все это вываливается на головы притихших гостей. Они слушают Татаринову с благоговением: все знают, что ее предсказания сбываются. Именно она упрашивала покойного императора не уезжать из Петербурга, а когда тот все же отправился в большое путешествие по России, на ближайшем же собрании напророчила беду, заметалась, завыла: — ...У-у-у!
Царя в сыру землю положу!
Александр I умер через две недели, и новые власти выставили Татаринову из Михайловского замка, где она прожила десять лет. Тогда ей и пришлось перебраться на окраину. Боровиковский бывал на ее вечерах уже несколько лет. Он знает, что Татаринову за глаза называют хлыстовской богоматерью, но ему это кажется вздором.
Ведь Екатерина Филипповна перешла из лютеранства в православие по зову сердца. Она тверда в вере: ходит в церковь, постится и исповедуется, а пророчества — ее личное дело; ей покровительствовал сам петербургский митрополит Михаил…
Так он думал, трясясь на извозчике, везущем его с собрания «Духовного союза», на Миллионную, 12, где жил много лет.
Боровиковский вспоминал счастливое лицо генерала Головина, которому Екатерина Филипповна предсказала орден, слезы купца Василия, сына Степанова, и пытался понять, чем может обернуться то, что она посулила ему.
Кто его будет судить? И за что? Он живет, соблюдая писаные и неписаные законы, его не в чем упрекнуть… Дрянная пролетка тряслась по ухабам, раскачиваясь на веревочных ремнях, и Боровиковский в бог весть который раз пожалел о том, что, погнавшись за призраком богатства, подталкиваемый честолюбием, покинул родной городок, оставил близких и отправился в Петербург, который принес ему столько разочарований.
Отец и дядя были слободскими казачьими офицерами, по царскому указу получившими дворянство. Его тоже записали в полк, он дослужился до поручика, но в походах не участвовал, да и солдатскую лямку не тянул, жил по большей части дома. В их роду, принадлежащем к смешанному, не столько дворянскому, сколько мещанскому небогатому служилому сословию, родовыми, передающимися из поколения в поколение занятиями были военная служба и иконопись. Последней занимались и рано скончавшийся отец, и взявший Владимира на свое попечение дядя.
Он писал иконы, зарабатывал и портретами, осваивал достающиеся ему через третьи руки приемы западноевропейского искусства. А потом через их края проезжала направлявшаяся в Крым императрица Екатерина, и картины, написанные им в ее честь, попались на глаза государыне.
