Маргарет была пьяна и больно ущипнула Кэролайн за руку.
Супруге Люсьена не нужно было спрашивать мужа, почему он прилип к этим ужасным заведениям и не может пропустить ни одного вечера ради нее и дома. Она оказалась умна и, как ни странно, прекрасно понимала, что Люсьен попросту заряжается здесь энергией, что его заводит атмосфера беспрерывных споров об искусстве среди вечной пьянки и безобразия, что мужу необходим обмен творческими идеями в этом дымном чаду. Именно в таких злачных местах Фрэнсис Бэкон имел обыкновение демонстрировать друзьям-художникам свои «Распятия». Люсьен свои работы никогда не приносил, но чужие рассматривал с огромным вниманием: для них для всех это был вариант неформальных выставок.
Эти одержимые люди не могли без подобного жить!
Кэролайн не высыпалась, уставала, страдала физически, но терпела, продолжая любить мужа, по-прежнему считая его необыкновенным. Из последних сил терпел и Люсьен, сердцем привязавшийся к этой хрупкой девушке с огромными преданными глазами и благодарный ей за самоотверженное понимание своей мятущейся творческой души. Ему хотелось ее рисовать; и наивная Кэролайн поначалу так обрадовалась этому! Откуда ей было знать, что позировать Фрейду — пытка; что у себя в мастерской перед холстом Люсьен тотчас выскочит из роли «приличного мужа», как черт из табакерки. В своем заляпанном рабочем фартуке, с большой кистью в руках он напоминал ей мясника, готовящегося разделать тушу.
— Сидеть! — потеряв контроль, орал Люсьен жене, потянувшейся к затекшей ноге. — Не шевелиться, я сказал!
Господи, как же она старалась: чесался нос, сводило ноги, затекала поясница, но Кэролайн сидела не шевелясь во имя мужа и искусства. Ее блуждающие глаза — единственное, чем дозволялось двигать, — то и дело натыкались на незавинченные тюбики с краской, валяющиеся на полу грязные тряпки, немытые кисти в хрустальных вазах, которые подарила ее мать. Два часа, три часа, пять часов пытки — кто в состоянии такое выдержать? Люсьен бегал по комнате, а потом накидывался на холст, нанося резкие, как удары, мазки кистью. Возможно, десятки лет спустя Кэролайн и испытала удовлетворение от того, что ее портреты, особенно холст «Кровать в отеле», станут считаться бесценными шедеврами, но впервые увидев, какой изобразил ее муж, бедняжка рыдала не одну ночь.
Оказывается, она — уродина с неестественно огромными глазами и широким расплющенным лицом, похожая на некрасивую куклу. После того как Люсьен закончил «Кровать в отеле», Кэролайн поразило, какой постаревшей и измученной она выглядит. Что с ней произошло? Куда делась ее красота?
— Ты такой только станешь, — глупо пытался утешить жену Люсьен, но Кэролайн ему не верила: она уже такой стала... Ее потрясло, какое несчастное тревожное существо смотрит на нее с портрета.
— Почему ты изобразил меня такой испуганной? — допытывалась она у Люсьена.
— Изобразил то, что есть, — пожал он плечами и тотчас прикусил язык.
— То есть я такая… несчастливая?
Сквозь наркоз слепой любви к мужу впервые пробились настоящие чувства: она несчастна с Люсьеном, измотана, неудовлетворена. Кроме того, она уже не раз находила в мастерской предметы женского белья, о которых муж говорил, что их «случайно забыли» неряхи-модели. Разумеется, она понимала, что муж изменяет ей...
Бегство Кэролайн в Испанию в 1958 году, через четыре года брака, принесло Фрейду боль, никогда не испытанную прежде, и депрессию, в которой так хорошо разбирался его дедушка Зигмунд. Дед, однако, умер давным-давно, в 1939 году, и сколько Люсьен ни пытался штудировать его труды, они ему не помогали. Однажды Фрэнсису Бэкону пришлось буквально вцепиться в клетчатые штаны Люсьена, вознамерившегося сигануть с крыши вниз.
