Муж Беллы Ахмадулиной: «Брак с Беллой иначе как 30-летней войной не называю...»

«Почему Белла ничего обо мне не напишет? — пожимала плечами Майя. — Вы уже давно вместе!» «Белла не умеет сочинять по заданию!» — говорил я Майе. — «Ты же утверждал, что она восторгается!» А Белла ведь действительно восторженно к ней относилась…

Был ли хоть один человек в Москве, кто мог равнодушно смотреть на Плисецкую, мою двоюродную сестру, в «Кармен-Сюите»? Белла каждый раз плакала во время сцены, когда Майя, опустившись на колено, смотрит на тореадора!

И детям, которые тоже смотрели спектакль, говорила, что только искусство стоит того, чтобы из-за него плакать. Просто не умела писать про балет, прыжки, специфику, но воспринимала очень эмоционально… Вот про отражение Майи в луже рядом с консерваторией могла написать, и очень восторженно…

Конечно, со временем великие дамы полюбили друг друга. В моем фотоархиве много их совместных фотографий. Кстати, в одном они очень сильно похожи: их не интересовали почести.

— Борис Асафович, от фамилий голова кругом — Плисецкие, Мессерер, Ахмадулина! Настоящие величины изобразительного искусства, балета, кино, поэзии... Как же вам удалось всем собраться?

—А кто ж его знает! Немножко судьба, отчасти случай… Да. Кровь еще… Вот что главное! Кто-то из знакомых однажды позвонил мне: по «Голосу Америки» передают возмутительное известие — мол, ваша дорогая тетя Мита, сталинский лауреат и орденоносец, в возрасте 72 лет попросила политического убежища во время гастролей Большого театра в Японии. «И что бы это могло значить?» — спросил звонивший. Я понимал, что разговор не только слушают, но и записывают, и больше всех теперь попадет моему отцу, художественному руководителю гастролей Большого театра, поэтому ответил коротко: «Кровь играет, не иначе!» И расхохотался. Кровь! От нее ведь не уйдешь, ее не поменяешь по дороге… Вот влюбись моя мамочка Анель Судакевич не в балетного танцовщика Асафа Мессерера, а в поэта Владимира Маяковского, к примеру, и все пошло бы по-другому.

А ведь могло бы так быть!

Маяковский приглядывался к моей маме и тете Софье Алексеевне. Кстати, тете Соне недавно 104 года исполнилось, она, к счастью, здравствует. Обе девочки Судакевич были красотками. Наверное, маму можно считать более породистой: нос с горбинкой, как у Ахматовой, огромные зеленые глаза… Маяковский острил: «Анель, у вас глаза в мировом масштабе, а у Софьи — в советском, но мне вот больше в советском нравятся».

Мама продолжила знакомство с Владимиром Владимировичем в Хосте в 1929 году. Она отдыхала в компании артистов балета и, конечно, с танцовщиком Асафом Мессерером в том числе. Молодые балетные — публика заводная, общительная. А Владимир Владимирович приехал туда ухаживать за Вероникой Витольдовной Полонской.

Та его «истязала». Она роскошно плавала, заплывала за несколько километров. Маяковский, который загорать не хотел, печально сидел на берегу в модной фетровой шляпе, рубашке и ботинках и жутко нервничал, что любовь его утонула.

И вот как-то раз Маяковский, прождав Полонскую час или два, не выдержал. «Пойдемте пить вино!» — сказал моему отцу. И они пошли. Вина купили много. Пили и играли в карты. Отец не знал, о чем с Маяковским говорить, и не придумал ничего лучше, чем спросить: «И как вам Америка?» Тот внимательно на него посмотрел, взял бутылку красного вина и плеснул себе на брюки. Потом достал салфетку, вытер: «Вот — Америка!» Действительно, ни одного пятна не осталось, очень качественные брюки были. В карты он отцу проиграл. И они купили еще бутылок тридцать вина.