Мама за голову хваталась: «Иван, так нельзя. Дети помрут…»
Отец был очень колоритным человеком, и отношения с работой у него складывались непросто.
— Чем же он был колоритен?
— Отец походил на Гришку Мелехова: высокий, поджарый, носатый. Сморкаясь, зажимал одну ноздрю — сопля вылетала метра на три. В свое время Иван Севастьянович поступил на рабфак, обучился на мастера маслопроизводства. Мама работала у него на сепараторном пункте, и он ей не нравился: бесцеремонный, нагло приставал. Но куда ей деваться? Он — начальник, она — подчиненная, вот мама и поддалась. Родилась дочка, которая вскоре умерла, затем появился на свет мой старший брат, которого уже тоже нет в живых, потом я.
Следом родились мой брат Юрий и сестра Нина: она была больна и требовала постоянного ухода.
Иван Севастьянович был очень эмоциональный, взрывной. Любил выпить, а выпив, начинал петь. Ему очень нравились женщины, он за ними ухаживал. К тому же Иван Севастьянович отличался неуживчивым характером. Сталина поносил почем зря, называл его «грузеняка усатый». И как отца не расстреляли? Просто не понимаю.
Он работал заведующим сепараторными пунктами, мини-молокозаводами — колхозы свозили туда молоко. Отец был хорошим мастером, но когда выпивал, сепараторные пункты разворовывали и в конце концов обнаруживалась недостача. К тому же в состоянии подпития отец становился неуправляемым правдолюбом и пер на любую неправду, как бык на ворота.
Мама пыталась его удержать, но это было нереально. Любимым отцовским присловьем было: «А-а-а, мать вашу так!» Он нигде не уживался, поэтому мы много раз переезжали, а первый собственный дом у нас появился, когда мы жили в Украине, мне тогда уже было 19 лет.
Когда началась война, отец ушел на фронт (жили мы тогда в Ростовской области). Помню, как во сне, — мы, маленькие, бегаем с голыми задницами, и вдруг мама и другие женщины кричат: «Детки, прячьтесь, немцы идут!»
Мы сидели под хатами и смотрели, как в станицу въезжают танки и мотоциклы, входит пехота. Немцы отправились дальше, а мы вырвались из рук матерей и кинулись вслед за ними.
Женщины были в ужасе — боялись, что немцы нас перестреляют.
Помню, как около дома, который снимала мама, остановился немецкий танк. По двору ходил приветливый фашист и говорил: «Яйко, млеко! Коммен зи, битте! Давай, давай, давай!»
В сорок четвертом вернулся отец с осколком в ноге. Я до сих пор не понимаю, как он нас нашел. Мама рассказывала, что ночью раздался стук в окно, она открыла — и обомлела: это был отец, заросший, грязный... «Ты откуда, Иван?» — «С плена бежал».
В плену его как хорошего мастера отправили в Германию на молокозавод. Там у него завязался роман с немкой. С ее помощью он бежал, и полгода пробирался домой через Германию и Польшу.
Я спрашивал его: «Папа, как же вы добрались до дома?» — «Сынок, страшнее всего было, когда я шел по территории, занятой нашими. Меня несколько раз арестовывали, но я убегал». Каким-то чудом он узнал, что мы в станице Кавалерская. Больше года отец прятался в лесополосе в землянке вместе с теми, кто оказался без документов, и мама носила ему еду, одежду.
При этом тащила на себе четверых голодных, оборванных детей — после войны мы полгода не видели хлеба. Весной мать нарезала молодой лебеды и варила из нее суп с одним яйцом. Помню, как она в первый раз привезла нам хлеб. Его нарезали на маленькие кусочки, а мы не глотали его — держали во рту, как конфету.
Сейчас нас осталось только двое — я и младший брат Юрий. Он в Днепропетровске живет — доктор наук, академик.
Мама не рассказывала мне, как достала отцу военный билет, а потом медаль «За победу над Германией»: «Витя, тебе не надо этого знать…»
Благодаря маме в отцовской биографии не было плена. Если бы об этом узнали власти, его посадили бы. Потом отец устроился на сепараторный пункт, и жизнь стала налаживаться.
Мы немножко поели и молока, и сметаны, и творога, но Иван Севастьянович завел очередной роман, грянул скандал, и нам пришлось уехать. Помню, как плыли по Кубани в станицу Славинскую, к маминой бабушке. На причале отец вышел покурить, увидел, что возле речного вокзала жулики играют в карты — раскручивают одноногого морячка с кучей орденов. Отец давай подмигивать инвалиду — вали, мол.
