«Ребята, мачехи у вас не будет. Ближе вас у меня никого нет, я никогда не приведу в дом чужую женщину...» — это я сказал моим детям, Маше и Ване, на следующий день после похорон их матери.
С Тамарой мы прожили почти тридцать лет. После нее у меня остались только две страсти — мои дети и работа. И одна полустрасть — женщины. Превратиться в настоящую страсть своим увлечениям я не позволяю и прерываю отношения, как только чувствую, что они становятся серьезными.
Я очень люблю женщин, и когда-то все было по-другому.
...Конец пятидесятых, Украина, село Русская Поляна под Черкассами. Я заканчиваю школу, Люда на год моложе, она сестра знаменитого в Русской Поляне аккордеониста Валентина Кононенко. За Людой бегает полшколы, хлопцы «нюхают след». Она настоящая красавица: статная, недоступная, с длинной, толстой косищей… Я был в себе глубоко неуверен, но все же к ней подвалил.
Первое ночное свидание у нас случилось, когда я окончил школу. Оно происходило на сеновале ее бабушки, но оба слишком сильно нервничали, и ничего не получилось. На сеновале мы провели несколько ночей. Домой я приходил с набившейся в штаны соломой, ложился спать и сквозь сон слышал, как отец говорит маме: «Шура, Люда Кононенко принесет нам кого-нибудь в подоле…»
Но мы так и остались девственниками.
А вот когда поступил в Львовский полиграфический институт, все пошло иначе. Я был любвеобилен, встречался с женщинами много и без разбора, но память о первой любви осталась светлой и чистой. У меня сохранились фотография Люды и стихи, которые она мне написала:
«Если встретиться нам не придется,
Если будет судьба такова,
Пусть на память тебе остается
Неподвижная личность моя».
Она неудачно вышла замуж и уехала в Казахстан. Вернулась в Русскую Поляну и очень рано умерла...
Поступив во ВГИК и вернувшись в Русскую Поляну, я решил собрать одноклассников. Скатерть в лесу, водка, закуска… И вдруг идет из леса совершенно опустившийся брат Люды. Попросил налить, посидел с нами, лег рядышком и уснул... Он спился и жил недолго, история их семьи печальна. А в первые годы нашей жизни в Русской Поляне сельчанам казалось, что вымрут Мережки.
«Оно» в украинском языке звучит как «воно». «Воно пошло» означает крайнюю степень неуважения. Я до сих пор слышу: «Ай-яй, ты дывысь, яки голосраньцы Мережки. Кацапня приихала. Ой, помруть мобуть. Мобуть помруть. Воно еле ходить. Що воно такэ… А Шурка ихня?.. Одна спидниця (юбка) и одна хустинка (платочек). Ой боже, шож воно такэ. А цей чоловик, чого он не работает? Ой боже…» Работы у отца, как правило, не было, и голодали мы люто.
