Моя близкая подруга Лена Корикова шутила по этому поводу: «Смотри, не накаркай». И что вы думаете? Как раз после съемок в театре началось что-то несусветное, и я оформила пенсию. И ведь действительно жизнь началась!
Я продолжаю сниматься. В отличие от балета в кино мне интересны даже самые небольшие роли. Стараюсь учиться в процессе. Никогда не хотела разрывать свои отношения со сценой, зрителем, искусством. Так что кино – это моя дорожка к привычному, просто в другой форме.
— А что за «несусветное» началось в театре?
— Колода в очередной раз причудливо перетасовалась… Про наш театр всегда говорили, что это театр, имеющий своё лицо. А сейчас, по моему мнению, оно здорово скисло.
После потери Брянцева чудесный дом осиротел и растерялся. С приходом Зеленского из репертуара стали исчезать балеты Мастера: изредка дают только «Призрачный бал», хотя в новом сезоне этот уникальный спектакль прошёл на сцене всего один раз. Сейчас нет даже фамилии Брянцева на афишах. Грустно… Из Театра имени Станиславского вымывается его фирменный романтический стиль. Зато появился спектакль с суицидальным финалом про наркомана, слишком невзрачный, чтобы заменить «Эсмеральду» или «Лебединое озеро» великого Бурмейстера.
Когда новый худрук театра при всем честном народе произнес: «И вообще ваш этот театр… который не выговоришь, Станиславского и как его там…» — все были в шоке, а я испытала острое дежавю.
Мальчик из Тбилиси со своим «А чо?» изменился за годы не очень сильно. И что-то процесс облагораживания особого эффекта не возымел. В Мариинке, оказывается, до сих пор шутят: «Слышали новость? Игорь с женой таки дочитали номер Vogue до конца! Они это сделали!» Зеленский по-прежнему не трудится связывать слова по смыслу, что, впрочем, не мешает ему причислять себя к великой вагановской школе. Про то, что это была всего лишь двухлетняя стажировка, можно не уточнять. Правда ведь? Десять лет тратят на это люди. Десять! Наверное, только при этом условии парня из любой глубинки можно пообтесать, облагородить и выпустить в свет с лейблом «вагановский ученик».
Мне передавали, что один из его первых вопросов в театре был: а тут ли еще Гинкевич? Понимаю. Руководить теми, с кем когда-то танцевал, уже непросто.
А если они еще и помнят про стул, в сердцах брошенный педагогом в тебя, про отсутствие в тебе той самой школы, которой так нравится бравировать, про то, что ты там так и не стал одним из них... Я слишком много знала, чтобы не колоть глаза… Может быть, он еще и чувствовал: я по-прежнему считаю, что между нами колоссальная пропасть. И серой мышью не стану, невзирая ни на какие стратегические задачи. Не авторитет мне Зеленский, и точка! Конечно, это только мои догадки. Но в моменты наших редких встреч в театральных коридорах воздух становился… предгрозовым.
Поначалу информация о том, что от Новосибирского театра оперы и балета, которым уже успел поруководить Игорь Зеленский, остались «рожки и ножки» — полтруппы сбежало, — воспринималась как тревожная, но это все-таки слухи.
Потом и от нас народ начал растекаться. Превращение театра хореографов в театр менеджеров многих не устроило. Те, кто потише, уходили быстро, погромче — пытались выяснять. Появилась установка: кто старше 27 лет, пусть закроет за собой дверь. Разговоры про возраст заполонили коридоры. «А те скока лет?» — звучало уже над всем: целесообразностью, приличиями…
Один из самых уважаемых педагогов-репетиторов театра Вадим Тедеев упал прямо на уроке классического танца, в зале. Умер в окружении учеников. Многим не пошли на пользу разговоры о годах и пенсиях, многим…
Меня, как передавали, было обещано сгнобить. Конечно, любой художественный руководитель расчищает поле под «свой театр», такой, каким он его сам видит.
Но никто на моей памяти еще не проходился по труппе бульдозером… Меня долго считали лицом Театра Станиславского. А балерина, не убоявшаяся худрука своего, вредна для репутации… Да и двух звезд один театр не терпит — это аксиома.
— А кто же вторая звезда?
— Ну… Игорь и сам танцует…
— Ему же 44, а как же установка про 27 лет?..
— Так это для всех остальных установка! И вот станцевала я «Каменный цветок», балет, одну из главных партий в котором Григорович в Театре Станиславского всего за год до этого восстанавливал на меня. И буквально следом получаю бумагу о направлении на переаттестацию по причине «потери профессионализма».
