Так уж вышло, что практически с раннего возраста я поняла: формальных навыков и даже одаренности маловато для карьеры в нашей стране. Надо вырасти в среде, впитать ее, знать все повороты... В мое время иерархия в балете была железобетонной. Если по коридору идет прима, этуаль, девочки должны сделать книксен и потупить глазки в пол. А если этуаль еще и что-то тебе сказала, вне зависимости от того, что именно, — это сказочное везение, потому что на тебя обратила внимание богиня! Ответить своему педагогу на замечание — этого и представить нельзя! Воз-му-титель-но! Такие ошибки допускали разве что совсем уж периферийные юные дарования. История. Упомянутый «белокурый ангел» частенько повторявшимся «А чо?» убивал, конечно. Но относились снисходительно — в конце концов, новый человек, только-только приехал на стажировку из Тбилиси.
Но чтобы в таком тоне ответить педагогу-репетитору… Занимался с ним Олег Соколов, знаменитый своим монументальным спокойствием. И вот стоим с девочками, наблюдаем за классом. Педагог делает замечание. «А чо? Я считаю, что все сделал правильно», — возражает танцовщик. Наша стайка замирает в ужасе. И в следующую секунду в «ангела» летит стул. Мы — врассыпную, стул разбивается о стену!..
Сейчас господин Зеленский — состоявшийся артист и все такое, но иногда по-прежнему у самых разных людей возникает острое желание швырнуть в него стулом… Homo sapiens в области самого своего нутра со временем все-таки не меняются. Мы встретимся с ним через несколько лет при занятных обстоятельствах. Балетная колода тасуется причудливее, чем все остальные.
Это точно.
Впервые задвинуть мою карту в битые попытались, наверное, на государственном экзамене по классике. Я стояла в центре как лучшая ученица. Шла на твердую пятерку, на красный диплом. А репетиционный зал в Вагановском училище не ремонтировался со времен самой Агриппины Яковлевны. Легендарный Рудольф Нуреев однажды зашел туда во время своего последнего приезда в Санкт-Петербург. Я как раз работала у станка. А на деревянном поручне торчал кем-то плохо забитый гвоздик, который всегда всем мешал. Так вот, Нуреев отодвинул меня, провел рукой по поручню и засмеялся: «Ну что, бл…? Гвоздь как торчал, так и торчит!»
Деревянный пол за двести лет настолько деформировался, что местами в расщелины кулак влезал! И вот во время экзамена в одну такую дыру я ступней и угодила.
Тело крутится, а нога остается на месте. Понимаю: что-то сломалось в стопе, но подойти и сказать: «Не могу, потом пересдам» — мне даже в голову не пришло. Лучшая девочка на курсе, к тому же я так готовилась…
С левой ноги сделала все на «отлично», а с правой было очень больно... Это заметили, спросили — что случилось? «Мне кажется, стопу сломала», — объяснила я. На что педагог параллельного курса незамедлительно отреагировала: «Гинкевич симулирует!» И мне поставили «4+» по классическому танцу. После получения медицинского заключения — трещина в плюсневой кости, идущая в сустав, — я отправилась к экзаменаторам. «Теперь видим, что не обманула. Но не переделывать же диплом?» — сказали мне. Плакала от несправедливости я долго и с упоением.
Правда, дома.
Великолепная Дудинская предлагала мне поучиться еще годик, чтобы выпускаться с ее девочками, но у меня любовь-морковь и настроение — быстрее бы расписаться с Андреем. Плюс строгие родители и главное — великий Юрий Григорович! Он пригласил меня в Большой театр. Поэтому я спала и видела свой отъезд в Москву, где у меня начнется новая, абсолютно взрослая и самостоятельная жизнь. В то время Большой театр и Мариинка (Кировский в прошлом) были антагонистами. Ленинградских «балетных» в столицу как-то не особенно звали… Григорович же пригласил трех мальчиков (включая моего Андрея) и меня. В 90-м Юрий Николаевич собрал лучшую молодежь балета в свою так называемую Студию Григоровича на базе Большого театра. Нас называли «бриллиантовые звезды Григоровича».
Мне сразу дали сложнейший репертуар в балетах «Золотой век» и «Лебединое озеро».
