Для того чтобы спектакль продержался, Анни продала одну из своих квартир и расплачивалась с техниками-коллегами из своего кармана.
Мне кажется, так называемый провал объяснялся и тем, что Анни подошла к закономерному финалу своей карьеры, оказавшись в состоянии перехода из амплуа красивой премьерши в амплуа «мамы главного героя». Публика не любит стареющих звезд. Она беспощадна. И для Анни, которую обожала вся Франция, никто не сделал исключения. Мадам Жирардо поет и пляшет в перьях и трико? Ха! Да еще в шоу, написанном ее молодым бойфрендом? Боже, да кто пойдет это смотреть? Помню, когда состоялось последнее представление в «Казино» и закрылся занавес, Анни горько разрыдалась.
Она понимала, что никто больше не поддержит ее ни в чем.
— Потом вы написали сценарий и сняли Анни в своем фильме «Прощай, барсук»…
— …где она сыграла свою последнюю постельную сцену в кино. Для меня она все равно оставалась самой красивой и желанной женщиной; для меня, но не для зрителей.
— Совместное творчество потерпело крах. Как это повлияло на ваши личные отношения?
— Повлияло… Но влиял еще и быт. Дело в том, что Анни в свое время купила несколько квартир в одном доме и объединила их системой общих коридоров. С нами постоянно жила ее дочь Джулия — трудный подросток, истеричка и наркоманка со скверным характером.
(Она меня терпеть не могла, строила всяческие козни.) Для старенькой мамы Анни — Мэгги я вообще не существовал, она меня игнорировала и демонстративно общалась только с Анни. Я старался не лезть ни в какие семейные дрязги, чтобы не доставлять любимой дополнительных неприятностей. К тому же мать была очень дорога Анни. Это о ней она сказала так трогательно: «Мама всегда рядом со мной, всего на расстоянии нескольких слезинок». Они созванивались по сто раз на дню, отчитываясь друг перед другом за каждый вздох и шаг. Мэгги была сгорбленной и ветхой, вечно мерзнущей бабулей — всегда ходила замотанная в многочисленные свитера-кашне, как капустный кочан. При этом обувалась в чудаковатые тинейджерские кроссовки. Она никогда не смеялась, не улыбалась. Мы часто ужинали все вместе, сохраняя гробовое молчание, — наша коммунальная жизнь очень меня напрягала.
Но что я мог поделать? Анни как-то сказала: «Знаешь, а мне плевать, как моя семья к тебе относится. Ты мой, и точка!»
Смерть Мэгги стала тяжким ударом для Анни. Она непрестанно плакала, подолгу просиживала в комнате матери и разговаривала «с воздухом». Никогда прежде я не видел ее в таком разобранном состоянии. Спросил ее как-то: «Милая, с кем ты говоришь в пустом помещении?» — «С ней». — «Но ты же взрослая девочка, ты же понимаешь, что другого мира не существует, и Мэгги тебя не слышит». — «А я верю, что слышит».
Помню, как мы отправились на похороны в пригород, сели в разные машины: Анни с Джулией — в первую, я — во вторую, шедшую следом. На одном перекрестке притормозили на красный свет, я открыл окно, чтобы покурить, и стал свидетелем такой сцены.
Переходившие улицу женщины, случайно бросив взгляд в салон автомобиля, узнали в плачущей пассажирке кинозвезду. И тогда одна из них наклонилась к подруге и сказала:
«Ты посмотри — вон там Анни Жирардо. Снимают, наверное, что-нибудь...»
«Удивительно, — подумал я. — Для людей если Анни Жирардо плачет, значит, она снимается в кино. Ну а как же иначе? Ведь в своих страданиях, даже на экране, она никогда не лукавила, не играла».
Во время церковной панихиды Джулия злобно шикала мне в спину: «Какого черта ты явился? Ты нам никто». А Анни крепко держала меня за руку и просила остаться: «Как это так?
Ты ведь со мной, ты мой…» У нее не было сил противостоять дочери…
Впрочем, то, что я «никто» для ее семьи, мне было более чем ясно. Странно, что ни один человек из окружения Анни не хотел верить в искренность наших чувств. А ведь мне никогда ничего от нее не было нужно. Ничего. Я просто ее любил. И все тут… И когда мы расстались, и после ее кончины у меня в мыслях не было качать права.
— А могли?
— Формально – да. Например, в свое время мы вместе купили дом в Италии. Это было нашим любимым местом. Что потом стало с тем домом — знать не хочу. Он исчез для меня, как и множество других материальных вещей, принадлежавших лично мне, о которых я даже не вспоминаю.
