Но затем снова пустились в загул.
И тут Сашка познакомил меня с компанией, в которой были художники, музыканты, театралы... Они вели интересные разговоры, и мы, желторотые студенты, слушали раскрыв рты. Как-то один художник-абстракционист пригласил нас на свою выставку. Я рассматривала его полотна и ничего не понимала. Признаться, меня и сейчас «Черный квадрат» Малевича не впечатляет, а уж тогда ломаные линии и цветные пятна вызывали полное недоумение. Остальные же горячо обсуждали выставку такими заумными словами! Стою и думаю: может, я и вправду круглая дура? Тогда почему в Эрмитаже и Третьяковке, где мы с бабушкой бывали не раз, я млела от восторга?
И тут подходит автор «нетленок»: «Ну что, юная леди, мое творчество сложно для вашего восприятия?
А знаешь ли ты, что настоящая абстракция хорошо воспринимается под допинг? Хочешь попробовать?» И дали понюхать… кокаин. Я попробовала — и «прозрела»: так вот оно какое, это абстрактное искусство! Да ведь это не просто линии, из них вырисовываются загадочные профили. Куда там Леонардо да Винчи!
К «высокому искусству» меня приобщали пару раз в месяц, и, что скрывать, мне это нравилось. Наверное, дело закончилось бы плохо, если бы в Тамбов не приехал отец. Меня тогда в институте не было. Знакомые из Липецкого театра драмы им. Л.Н. Толстого, с которыми мы подружились во время их гастролей в нашем городе, пригласили в гости. И мы с Сашкой умчались в Липецк.
Как-то звоню сокурснику, а тот как обухом по голове: «Срочно возвращайся, тебя здесь отец уже неделю разыскивает!» На обратном пути я обмирала от страха. Ну, думаю, сейчас отец как даст оплеуху при всем народе, как это было в Киеве! Но у папы уже все перегорело, и он просто поставил меня перед фактом: «Возвращаемся домой!»
С одной стороны, я страшно расстроилась, с другой — обрадовалась. В свои восемнадцать я ощущала себя столетней старухой, испытавшей на своем веку массу потерь и разочарований. Мне часто не хотелось идти в общежитие — ну о чем мне говорить с ровесницами, которые ничего в этой жизни не видели и вели себя как дети? Но когда я шла в гости к тем, кто жил дома, становилось еще хуже. Видя, как славно живется им с папами и мамами, я ощущала себя еще более несчастной и неприкаянной.
«Чужая среди своих, своя среди чужих…»
«Як тебе не любити, Києве мій!» — послышалось за стеной. Часы показывали полдень. Я лениво поднялась, включила телевизор, где шла какая-то муть, схватила Светин пирожок и шлепнулась на диван с книжкой. А что — у меня академотпуск! Хотя зачем было врать себе самой? И ВГИК, и институт культуры мне были на фиг не нужны. Просто я хотела доказать матери, что могу добиться успеха без ее помощи. Но что делать дальше — вот вопрос.
«Пора тебе, дочка, идти учиться либо работать», — рассеял сомнения отец. И я устроилась в электронно-вычислительный центр, где выдавала гражданам справки, что у них нет долга за пользование телефоном. Когда эта работа наскучила, стала продавцом, но и там продержалась всего пару месяцев.
Секретарем в НИИ побыла где-то год. Затем отец просто стал брать меня с собой на киностудию.
«У меня воспаление, а папа не дает мне покоя!» — пожаловалась однажды его сотруднице. «Да у тебя воспаление мозгов, милая! Бедный Славка уже не знает, что с тобой делать», — ответила тетенька.
И она была права! Меня мотало ветром, как сухой лист. Единственное, что увлекало — языки, к ним у меня всегда были способности. Я пошла на курсы английского, французским занималась сама. Еще я была начитанной и могла поддержать разговор в любой компании. Но до чего же мне было трудно с людьми и тяжело наедине с собой! С уходом бабушки я стала невероятно уязвимой. Казалось, все так и норовят меня обидеть.
Нет, папа заботился обо мне и мужественно терпел все мои выходки.
Но он — мужчина, а мне остро не хватало женского участия! Открыть душу Свете я не решалась — вдруг засмеет? А думать о маме себе запретила.
Из-за того, что моя душа была наглухо закрыта, достучаться до нее не мог ни один молодой человек. Глядя на меня, бойкую и бесшабашную, подружки были уверены, что я меняю парней как перчатки. А я в свои девятнадцать ни с кем не встречалась и оставалась девственницей.
Мне казалось, что молодых людей привлекаю не я, Настя как таковая, а Настя — дочь известных артистов. Да мне и не хотелось никаких романов. Я мечтала жить одна, приглашать в гости папу со Светой и Славиком, друзей...
Как-то подружка Ленка взяла меня с собой в Москву, где жил ее парень.
Тот познакомил меня с другом, которому я очень понравилась. Но я по-прежнему «пряталась в ракушке» и предпочитала в одиночестве гулять по городу. Однажды, сама не зная как, оказалась у маминого дома. Посмотрев на ее окна, увидела девчоночьи головы. «Наверное, Оля и Маша», — подумала горько, да с тем и уехала.
Вошла в метро — и вдруг ощутила резкую боль в животе. Какой-то сердобольный мужчина вызвал «скорую», и меня отвезли в больницу — оказалось, воспаление поджелудочной железы. Вот тут я запаниковала и попросила Ленку позвонить матери. Лидия Николаевна была на гастролях, и трубку взяла бабушка Зина. Вскоре она приехала ко мне с девочками. Маше тогда было десять, Оле — девять, они о чем-то весело щебетали.
Через пару дней ко мне в палату пришла мать — в платке и темных очках в пол-лица, чтобы никто не узнал.
