В такие моменты он напоминал мне своего Волшебника из «Короля-оленя»… Это всегда были короткие, но очень эмоциональные встречи, которые надолго оставляли ощущение его присутствия. Мне, как единственной на тот момент внучке, дед привозил красивые платьишки, сумочки и беретики (вся школа мне завидовала). Я наряжалась и показывалась ему на глаза. А потом находила любимый сувенир: «Дедушка, моя чайка!» Это была игрушка, которую ставишь на краешек стола клювиком, и она будто обманывает земное притяжение — удерживает все тело на весу под углом, покачивая крылышками. Именно такую чайку я сделала бы символом нашей династии — умеющую балансировать в самом невероятном даже для птицы положении…
Было время, когда МХАТ считался семейным гнездом Ефремовых.
Например, в спектакле «Борис Годунов» дед играл царя, Миша — Самозванца, а его жена Евгения Добровольская — Марину Мнишек. И мы порой наблюдали выяснение семейных отношений прямо на сцене. Дяде было скучно играть в одной плоскости — посвященных он заставлял читать между строк: «Легче мне сражаться с Годуновым, чем с женщиной, — черт с ними! Змея, змея…»
На работе Миша с дедушкой были в чисто деловых отношениях. А в Валентиновке, случалось, затевали творческие споры, проговаривали сцены… Если мама принимала отца со смирением и нежностью, то Миша все время пытался ему что-то доказать, бунтовал.
Дед считывал людей рентгеновским взглядом. Он легко предсказывал будущее своих детей и внуков…
Маме любил повторять: «Настя, ты пиши». А сыну: «Не спеши». Видя, как Миша своей неуемной энергией пытается подмять под себя все, что ему кажется неправильным, дед боялся, что он перегорит, слишком больно столкнется с реальностью… Иногда они как актер и режиссер подтрунивали друг над другом. Как-то Миша принялся пародировать отца. Так точно, что все ухохотались. И больше всех — Олег Николаевич, над самим собой. Но, отсмеявшись, дедушка вдруг спросил: «Кого это ты сейчас изображал?»
Я лазала по деревьям, как Маугли, и однажды дедушка заметил маме: «Настя, у нее врожденная пластика и эффект присутствия». И он был прав, ведь сейчас меня больше всего интересует пластический театр: например, танцевальный спектакль «Берег женщин» в Театре им.
Вахтангова. Хотя в детстве я совсем не хотела становиться актрисой. И эти сомнения во мне отчасти зародили Миша Ефремов и Женя Добровольская…
Я же видела, как странно и непросто они живут! В детстве часто наведывалась в их оранжевый домик, который мне казался особенным мирком. В этом доме все время что-то происходило… На плите варились креветки в пиве. За столом велись оживленные беседы. Иногда, выясняя какие-то бытовые вопросы, Миша с Женей оперировали фразами из своих спектаклей. «Репетируете?» — подшучивала над ними мама. А мы с братьями забегали погреть уши на взрослых разговорах. Порой атмосфера в оранжевом домике становилась напряженной… Сейчас я осознаю, что 90-е годы в нашей стране были сложным временем для театра и кино, отсюда эта неуверенность в завтрашнем дне…
Когда Мишу тяготило наше внимание (а ему вообще не нравилось, если дети лезут во взрослую жизнь), его лицо становилось непроницаемым и он разгонял нас одним быстрым движением глаз. Женя на его фоне тогда казалась этаким «добрым полицейским»: ее дети даже звали по имени, как подругу (сейчас мне это кажется странным — всего одного человека на земле мы можем называть «мамой»)… Иногда я уходила от нее с «трофеями»: до сих пор сохранилась сумочка, которую Женя мне подарила. Символично, что когда их семья перестала существовать, разрушили и оранжевый домик…
Тогда я еще, как мама, хотела много детей и спокойную работу. Но вскоре кризис 98-го года ознаменовался трещиной в нашей семье. Бизнес отца обанкротился. Он впал в депрессию, подолгу не выходил из своей комнаты.
Дедушка нам очень помогал в то время, не зря мама всегда чувствовала в нем главную опору…
Другое дело, что сил у Олега Николаевича оставалось не так много… В 2000 году дед собрал на Пасху всю нашу семью. При своем равнодушии к быту он всегда чтил старомосковские традиции — это касалось всех праздников. И мама радостно пекла куличи, мариновала рыбу… Еще в тот день она много нас фотографировала. А через месяц дедушка был уже совсем плох и впервые не смог прийти на день рождения к моему брату Олегу. Мама взяла фотоаппарат, чтобы доснять пленку… Но он вдруг раскрылся, выплюнув ее и полностью засветив… Ничего не сохранилось. Было в этом какое-то фатальное предзнаменование для обоих наших Олегов. Через три дня дедушка умер.
Даже его похороны выглядели театрализованным действом — и казалось, мы разыгрываем заключительный акт.… Все Ефремовы вдруг разом на одной сцене. Посреди — огромный крест из декораций к «Борису Годунову». В течение дня он обрастает венками, присланными со всего света. Сорваться бы с места, броситься к деду, растормошить его: «Где моя чайка?» А надо сидеть прямо, спина затекает… Табаков, Козаков, Абдулов, Горбачев, Путин… Подходят к нам, соболезнуют… «Дедушка ты умеешь читать? А вслух?» — так игриво я подначивала его взять в руки детскую книжку… Гроб выносят, весь Камергерский аплодирует. «Перестаньте! Это вам не спектакль!» — хочется мне закричать (просто я еще не знала, что так принято провожать актеров). На Новодевичьем вся дорога усыпана гвоздиками, которые хрустят под ногами, идет дождь — небо плачет…
