Кешу подобрала какая-то женщина из лесной деревушки, потом он попал в партизанский отряд, позже вернулся в действующую армию, заслужил награды...
Но вообще Смоктуновского как будто не очень волновала эта часть жизни, связанная с войной. Думаю, он рассказывал о ней только потому, что мы об этом хотели слушать. Сам же он думал только о том, как стать великим артистом...
Кеша жутко уставал на этих съемках. Он нам говорил, что до войны был другой, подвижный, сильный, а потом все силы ушли. Кстати, именно бедный Кешка сильнее всех пострадал. Снимали на Енисее, как он плывет на плоту в бурной воде. Плот привязали к катеру, артиста — к бревнам, чтобы не смыло, и катер рванул. Никто не рассчитал, что струя воды из-под заднего винта будет мощной и достанет до головы артиста. Существовала, правда, договоренность, что в случае чего Кешка поднимет руку, чтобы остановить съемку. Он так и сделал. Но Урусевский и Калатозов были фанатиками и решили, что он потерпит, и продолжили съемки. Рука упала. Оказалось, он потерял сознание, и у него сотрясение мозга и сильнейшее переохлаждение. Когда все закончилось, Женя Урбанский нес высокого взрослого Кешу на руках, как ребенка.
— Скажите, а каким был Евгений Урбанский?
— Замечательным! Человек с открытой душой. Красавец, общий любимец. Но в подтексте очень-очень грустный. Вот хохочет-хохочет, а потом посмотришь на него: он сидит, рукой подперев голову, и в глазах печаль. Дикий контраст. Я поймал такой момент и подарил ему рисунок — грустный Женька. Он был такой очень настоящий, очень. Ни во что не играл, в жизни никого не изображал, в отличие от Кешки, никаких приколов. Единственное, когда Кешка, играя в великого артиста, говорил:
— Целуйте ручку, я Смоктуновский, — он отвечал ему:
— Смотри на мою улыбку — голливудская, тысяча долларов, у тебя такой нет, развалина!
Кеша не обижался, они хохотали. Да мы все хохотали.
— Вы помните момент, когда узнали, что Урбанский погиб на съемках в фильме «Директор»? Это ведь тоже был неоправданный риск на съемочной площадке. Все надеялись на авось, но не пронесло...
— Так и есть. Почему-то снимали так, как будто артисты бессмертные. Никто никого не жалел и не берег, мы сами себя не берегли... Я узнал о смерти Женьки в Румынии, на неделе советского фильма. Вернее, уже в аэропорту, когда улетал в СССР. Нас провожали ребята из нашего посольства, я взял советскую газету и прочел: «Памяти друга» и подпись — Чухрай. Стал читать и потерял сознание. Очнулся на скамеечке, вокруг перепуганные лица молодых дипломатов, говорят:
— Что случилось? Как же ты упал?
— Мой друг погиб.
Потом ко мне домой приезжал гонщик, который был в машине с Женькой. И он сказал: «Много будут врать. Я тебе хочу сказать правду, потому что знаю, что Урбанский тебя любил». Он мне рассказал, что, во-первых, это второй дубль. Под песок были проложены доски. Они в открытой машине ехали по этим доскам. Нормально сняли. Но режиссер решил еще на всякий случай подстраховаться и попросил второй дубль. А доски после первого дубля разошлись маленечко, машина сделала скачок, накренилась, гонщик-каскадер выпрыгнул, а Женька зачем-то встал в полный рост, и его накрыло, переломав основание черепа.
— Через несколько месяцев после его гибели у него родилась дочка... Да, артист — опасная профессия.
— В общем-то да. На «Неотправленном письме» я совершенно потерял голос из-за Калатозова, этого большого ребенка, помешанного на всякой технике. Он решил поэкспериментировать: мы с Таней Самойловой должны были озвучивать не в студии, как кричим в тайге, а на месте, на натуре. А там ветер страшный и мороз минус сорок. Нам притащили укутанный меховой муфтой микрофон, мы с Таней орали-орали... Когда запись закончилась, я не мог говорить. Врача у нас не было и не предвиделось, а медсестра сказала, чтобы я две недели вообще не издавал ни звука. Я так и сделал. А когда заговорил, не узнал голос: вместо усредненного баритончика услышал нечто с хрипотцой и пришел в ужас. Но все же потом понял: не было бы счастья, да несчастье помогло. Я обрел свой фирменный голос из-за травмы связок. Великий итальянский трагик Томмазо Сальвини говорил: «Актер — это голос, голос и голос». Он имел в виду не громкость, а индивидуальность. Так что я благодарен за голос Михаилу Калатозову, который не щадил артистов.
