Красота, она ведь не в фотографиях, а в живом восприятии. Нину Михайловну нужно было видеть вживую. Мне лично больше всего в ней нравился прямой характер, юмор, довольно острый и едкий, все эти ее «Надюхины» интонации, когда она с расстановкой, приготовившись ругаться, говорила: «Ишь ты!..» Почти как в том кино. В общем, у нее было самое главное, что отличало ее от всех, — характер. Дорошина рассказывала, что когда Олег Николаевич наконец обратил на нее внимание и весть об их романе дошла до сценаристки Инны Мазурук, которая родила ему дочь, она явилась в театр, нашла Дорошину и, оглядев ее, сказала: «Имей в виду, Нина, рука у меня тяжелая». Но та только рассмеялась в ответ и, стуча каблучками, удалилась. Для Нины роман с Олегом Николаевичем был не чем-то случайным или проходным, она ждала этого много лет.
Дорошина сердцем почувствовала, как нужно вести себя с преданным театру Ефремовым, и, может, поэтому продержалась намного дольше других его подруг. Она не претендовала на первое место в его жизни. Придя к ней, Олег Николаевич всегда мог отдохнуть, не слушать упреки, с ней можно было бесконечно говорить о театре. Правда, приходить поначалу было некуда, Нина снимала комнатушку у чужих людей. Чаще она навещала Олега Николаевича в его коммуналке. Иногда они брали билеты в СВ на поезд до Ленинграда и ехали «на Доронину» — смотреть спектакль в БДТ. И очень ценили то время, когда могли остаться наедине. А потом Нина Михайловна получила квартиру, ту самую, в которую я потом к ней приходила. Сейчас это кажется очень скромным жильем, но тогда Это казалось ей верхом счастья. Дорошина вспоминала: «Вы не представляете, что для меня, человека, всю жизнь жившего с кем-то, потом где-то по коммуналкам, было зайти в свои стены и закрыть дверь на замок! Да, в квартире пока не было ни кровати, ни посуды, ни мебели. Первую ночь мы с Олегом провели там, улегшись на газеты, подложив веник под голову. Мы были счастливы!»
Честно говоря, всякий раз, слушая рассказ Нины Михайловны о Ефремове, я порой не понимала, как она может с такой благодарностью вспоминать человека, который прошелся по ее жизни, оставив боль и разочарование. Мы много говорили об этом с актрисой Людмилой Ивановой, летописцем «Современника». Как-то вечером она зачитала мне собственный рассказ, который был написан от имени собаки Дорошиной (в то время у нее действительно была маленькая собачка). Пес возмущался, как хозяйка может восхищаться этим большим, пахнущим табаком человеком в грязных ботинках. При этом Иванова считала, что любовь к Ефремову жила в сердце Дорошиной всю ее жизнь. Позже Нина была счастлива в браке. Но когда ее муж предложил снять со стены портретик Ефремова, Дорошина отчеканила: «Ефремов — висел и будет висеть!» Этот портрет я видела рядом с кроватью Нины Михайловны, за стеклом книжного шкафа, он был с ней до последних дней...
