Таким образом короткая спонсорская история закончилась. Средства мы в основном искали где-то за рубежом, но я хотел работать в России. Какие-то концерты делать удавалось, первый прошел в Большом зале консерватории в 1992 году, а второй, на который пришел даже сам Кобзон, в 1995-м.
Мы пытались продвигаться на родине, но это очень сложно сделать, когда у тебя ни кола ни двора и нет никакой поддержки. Три недели за рубежом поработали — два-три месяца держимся, а это очень нестабильное ощущение. И вдруг нам предлагают контракт для восьми человек на год в Америку, в Музыкальный центр Майами. Пришлось разделить группу пополам: часть осталась в Москве, остальные отправились работать в США. Сам разрывался между двумя странами, однако зарплату всем платил исправно.
Через год нам продлили контракт, но я решил, что буду больше времени проводить в России, а в Штатах назначил руководителя.
В следующем году нам предложили уже пятилетний контракт, но с условием, что я буду проживать в Америке постоянно. Тогда начал предпринимать какие-то шаги, и в первую очередь попытался достучаться до Кобзона. Звонил не меньше полутора тысяч раз!
Дозвониться было очень сложно, но мне удалось, и мы договорились о встрече. Он ехал с концерта и был очень уставшим, я как городской сумасшедший спел ему в машине и уговорил взять группу в тур... Есть у нас такие стихи:
Сотню, сотню, сотню концертов спеть,
Двести, двести, двести банкетов съесть
Нам предстоит плечом к плечу, а нам и больше по плечу.
Ах, виват, виват, Иосифу Давыдычу!
Мы договорились на три пробных совместных концерта. Его директора спросили, сколько это будет стоить. Я ответил: «Знаете, мы будем выступать вместе с Иосифом Давыдовичем, так что с точки зрения коммерции пожелания у нас сводятся к минимуму. Думаю, он сам определит сумму. И вот от того, что определит, пятьдесят процентов скидка».
Так за эти небольшие деньги мы поехали на гастроли. И уже на первом концерте случилось первое испытание. Исполнили три песни — и в зале отключился свет. А это был сентябрь, уже опустились сумерки, в зале полумрак и тишина — звука нет. Кобзон смотрит на меня:
— Ну и что делать?
Я говорю:
— Иосиф Давыдович, мы и без микрофона можем.
Он шепчет:
— Думаете, вы — классика и все можете, а я — говноэстрада — не смогу?
Начинаем петь а капелла, и зал ревет от восторга — это было неожиданно. Вышел Еврейский хор, и музыка закончилась. Мы пытаемся шутить: «Ну как обычно, на евреях у нас всегда заканчиваются чернила». Через два номера дают звук, и мы триумфально финишируем свой музыкальный блок — десять песен.
Зал в восторге, и вдруг к нам направляется очень красивая, благородная женщина с белыми волосами, лет сорока пяти, она несет два огромных букета ландышей. Один отдает Кобзону, второй — мне и говорит: «С вас начинается наша музыка, а не заканчиваются чернила». Стало понятно, что на этом концерте я свой входной билет уже купил.
Дальше мы поехали на гастроли по всей России с огромным коллективом, там был Академический оркестр русских народных инструментов Некрасова, Хор Минина, Хор внутренних войск МВД Елисеева. Человек двести, а нас всего десять, и в финале мы стали бомбой замедленного действия — был океан энергетики новых еврейских песен на русском языке. Людям это нравилось!
Мы же прошли настоящую школу в Америке. Купили оборудование, научились петь в микрофон, а до этого исполняли все только а капелла и непонятно как. Оделись иначе, потому что в США можно было походить по магазинам, понять, что такое туфли и какая должна быть длина брюк. Я посетил минимум четыре шоу в Лас-Вегасе, Бродвей в Нью-Йорке, побывал на премьере «Призрака оперы» — то есть у меня в голове уже все начало меняться. Это был багаж, который можно было применить в концертной деятельности. Думаю, наша группа давала Иосифу Давыдовичу какие-то крылья, что-то новое.
