Гога был единственным свидетелем моей честности и сходил с ума от того, что творилось вокруг меня. Он стал звонить, оправдываться, беспокоился и умолял встретиться, поговорить. Какие встречи? Я живу другой жизнью. Но сплетни допекали, а Гога продолжал жалкие попытки за мной ухаживать. Но он просто не знал, как это делается, не умел, ведь девицы всегда сами вешались на него гроздьями. Однажды выхожу из подъезда, а он, как сыч, сидит в машине: «Я отвезу тебя куда нужно. Что ты, как ты, как он?»
Села в машину, доехали до арки на Брестскую, и Гога врезался в другую машину. Поехали к нему домой на чашку чая. Открыла его мама Галина Семеновна: «Здравствуйте, Валечка!» Видно, что ждали. Никаких тайн, никаких притязаний, никакого ухаживания. Дружба. Раз в неделю прихожу к ним на чай. Боюсь заснуть в кресле. Минуты отдыха от проблем с Басовым, от страха за детей...
Развод с Басовым оформлен, и только теперь начинаются отношения с Гогой. Никому не делай больно! Всю жизнь Рерберг уважал во мне это качество и удивлялся ему. Гога другой: «У меня все просто. Два месяца — и конец романа».
Вскоре он переехал ко мне на Скаковую. Не с вещами, вещей не было. У него, как и у меня, все в одном экземпляре. В общем, мы жили одинаково, по-спартански: стираем, сушим, гладим, надеваем. Я не требовала от него ничего, но ему пришлось укротить свой характер. Долго Рерберг не мог привыкнуть разговаривать со мной нормальным языком, матерился по-страшному, но я уже была известной дрессировщицей. И потихонечку он стал принимать мои порядки. В нашей квартирке на Скаковой мы прожили десять лет.
Время от времени Басов снова появлялся в моей жизни: иногда срывался и заставлял своих друзей звонить мне со всякими гадостями. Рерберг ревновал к Басову, хотя я о нем никогда не говорила. Просто закрытая тема, а у Гоги было ощущение, что я думаю о нем. Мог выглянуть в окно, увидеть под балконом машину и подозвать меня:
— Вот посмотри, там «Волга» стоит, у Басова такая?
— Не знаю, но наверняка последняя модель.
Как только Басов заканчивал картину — тут же покупал новую машину.
— Ты что, не разбираешься в автомобилях?!
— Нет, я разбираюсь в кастрюлях и этикете.
Рерберг, как и Басов, подсознательно нуждался в заботе, тепле, понимании и любви — всепрощающей, тихой, доверчивой. Он потихоньку начал сам надевать на себя цепи семейной жизни и стал другим: милым, улыбчивым, добрым, заботливым.
