Одну из ночей его взвод провел в блиндаже, из которого только что выбили немцев. Достали сухпаек, согрели воду для чая. Вдруг видят: по балке бежит мышь. Спрыгнув на середину стола и встав на задние лапки, она стала просить еду. Этому трюку ее, видимо, научили немцы. Юра протянул кусочек. Мышка взяла его передними лапками. Кто-то замахнулся на нее автоматом, Юра перехватил руку:
— Не надо.
— Мышь-то немецкая!
— Скажешь, фашисты ее из Германии привезли? Наша она, ленинградская. Посмотри на лицо.
Разведчики дружно расхохотались.
В конце пятидесятых многие увлекались Ремарком, книги которого, по выражению героини фильма «Москва слезам не верит», «читала вся Москва». Ремарк писал о сломанных судьбах парней, прошедших Первую мировую войну, о потерянном поколении. Наблюдая за Юрой и его другом-однополчанином, ставшим после женитьбы на моей двоюродной сестре еще и нашим родственником, слушая их веселые рассказы, я говорила себе: «Оба такие открытые, компанейские... Совершенно не ощущается, что война наложила на них тяжелый отпечаток». Спросила напрямик:
— Ребята, а вас война сломала?
Юра и Марат в один голос и без малейшей паузы ответили:
— Да.
Я была поражена. А потом вдруг поймала себя на мысли: «Ведь и на меня война наверняка наложила отпечаток! Не могло бесследно пройти то, что довелось пережить ребенком...»
В 1942 году мама устроилась делопроизводителем на военно-санитарный поезд и уговорила начальника разрешить ей взять с собой дочку. Два месяца мы под бомбежками мотались от линии фронта в тыл и обратно, а в начале августа наш санпоезд оказался фактически в окружении. Когда подъезжали к Минводам, в дверях купе появился начальник: «Мария Петровна, вам придется сойти. Видите, какая обстановка. Если узнают, что в поезде ребенок, меня отдадут под трибунал. Вот сидор, в нем продукты. Попытайтесь сами как-нибудь выбраться».
Едва мы дотащились до привокзальной площади, как началась бомбежка. Мама толкнула меня на землю, прикрыла собой. Краем глаза я видела яму, в которую набилось множество людей: стариков, женщин с детьми. Одна из бомб попала прямо туда. Прошло семьдесят лет, но даже сейчас страшная картина стоит перед глазами: из разорванных тел фонтаном бьет кровь, куски человеческой плоти разлетаются на десятки метров и падают в пыль, некоторые — совсем рядом...
Не знаю, что стало бы с нами, если бы не мамин характер, в котором кроме всепоглощающего оптимизма присутствовала изрядная доза авантюризма. «Знаешь что? Мы пойдем с тобой в Сальск! — заявила она, едва бомбежка закончилась. — Там большая станция — попробуем сесть на поезд». Преодолеть пешком почти четыреста километров по жаре, бездорожью, под бомбежками, с двенадцатилетним ребенком и тяжелым багажом — решиться на такое могла только моя мама.
На вокзале Сальска творилось невообразимое. Люди, бросив дома, скот, бежали от фашистов. Однако в поезда пускали только тех, у кого был полученный у начальника станции «литер». А у мамы начался приступ малярии: температура под сорок, вся горит, бредит. Решительностью я никогда не отличалась, но тут взяла документы и пошла к начальнику станции. Вообще-то я не слезомойка, но тут не выдержала — разрыдалась. Начальник сжалился и дал «литер». Став взрослой, я с иронией буду называть этот совершенный от отчаяния поступок «моим первым подвигом». Был и второй, но много позже, и спасать мне пришлось уже не маму, а Юру...